Клокотала Украина

Тут же находились воспитанники коллегии Петра Могилы со своими учителями и ректором Иннокентием Гизелем, прославившимся широкой образованностью и своими сочинениями. Некоторые ученики держали в руках белые листочки, а ректор — какой-то предмет, завернутый в бумагу. Гизель заметно волновался: когда дошел до Братского монастыря универсал гетмана Хмельницкого, ученики старших классов все ушли в войско Запорожское, а сколько их возвратится теперь из похода? И ректор нетерпеливо вытягивал шею. На другой стороне стояли цехмайстеры в зеленых и коричневых кафтанах, а за ними — браты с цеховыми хоругвями. Все остальные мещане тоже толпились у дороги, а ребятишки, как грачи, облепили придорожные деревья.

Патриарх Паисий вместе с киевским митрополитом сел в ковровые сани, запряженные гладкими монастырскими конями, и поехал навстречу гетману. За ним тронулась милиция из подольских мещан. Впереди развевалось старинное военное знамя Киева из зеленого штофа. На нем были с одной стороны две княжеские короны на красном поле, а с другой — на белом поле медведь.

— Ба, какие усердные стали! — сказал один мещанин в измазанной мелом свитке, провожая попов глазами. — Чтоб следы замести. Я вчера в палатах архимандрита Тризны перекладывал печи, так у него полно шляхты. Всякой — и такой и этакой: и польской и нашей. Попрятались, а сами все подслушивают, высматривают.

Сами подсиживают гетмана, а для видимости ишь готовятся обед для него устраивать. Эх, напрасно Хмель не взял их всех под ноготь!

— Думаешь, снова паны голову поднимут? — спросил второй. — Тот иезуит, которого я утопил в Почайне, правда, кричал: «Мы еще покажем вам вольности!» И такой уж заядлый! Со дна вынырнул — и снова: «Мы еще с вас не одну шкуру спустим!»

— Сказано, не рад пан, что получил по зубам, так еще и брыкается. Напрасно казаки не передавили всех панов. В лицо скажу гетману: паны — как клопы, их надо огнем выжигать.

— Слух был такой — как выгоним панов, так с Москвой объединяться будем.

— А чего ж еще ждать! Чтоб вернулись назад да на кол посадили? Я слыхал, что Хмель и посла уже направил к московскому царю, чтобы под его руку...

— Дай-то боже! Перестали бы, может, всякие нехристи зариться на нас.

Пробежали назад санки с духовенством, и вскоре послышались радостные крики. Они начались где-то на Лыбеди, все ширились, ширились, пока не докатились до валов. Все повернули головы в сторону леса, но из-за холмов далеко нельзя было видеть. Наконец на дороге будто костер вспыхнул: на взгорье выехала казацкая старшина.

Впереди на белом коне ехал гетман Хмельницкий под малиновым знаменем, на плечах у него поверх красного кунтуша была широкая кирея, на голове — шапка с белым султаном, а за шалевым поясом булава и пистоль. Лицо его от волнения вытянулось и побледнело, а большие глаза неотрывно смотрели на собор святой Софии. За гетманом ехала казацкая старшина, одетая в пышные разноцветные одежды, в дорогих седлах, на породистых конях под попонами с гербами на углах. У каждого полковника в руке был пернач, а сотники ехали со своими значками. За ними везли опущенные знамена польских частей, добытые в битве под Пилявцами. А дальше выступало конное и пешее войско, которому конца не было видно.

Перед Золотыми воротами, среди моря радостных выкриков и слез, гетман остановился и окинул грустным взглядом разрушенные валы, остатки Золотых ворот, изуродованный еще Батыем храм Софии, руины Ирининской церкви, убогие хатки на месте княжеских палат, таких же убогих мещан и казаков, которые были рады запорожцам, как родным, и слезы выступили у него на глазах. В это время к нему подошел ректор коллегии Гизель и с чувством произнес:

— Слава рыцарям и богу хвала! Как Моисей вывел свой народ из Египта, так ты, православный гетман, вывел из ляшской темницы православных. В веках прославится имя твое за то, что ты заложил первый камень державы! — И закончил: — Alea jacta est [Жребий брошен (лат.)]. Теперь помни, ясновельможный гетман: periculum іn mога [Опасность в промедлении (лат.)]. И прими от своего учителя его скромные труды.

Гизель развернул пакет и подал три книги. Они были переплетены в сафьян, с тиснением, сделаны специально для гетмана. Тронутый таким подарком, Хмельницкий наклонился с седла и поцеловал руку своего бывшего учителя.

Монах не ожидал такой чести от гетмана и совсем растерялся. Потом вперед выступил с бумажкой в руках ученик богословского класса в длинной черкеске, похожей на подрясник, и бурсацким басом прочитал стихотворение:

Честь богу, хвала! Навеки слава днепровскому войску,

Что по милости божьей загнало за Вислу вояк польских

И арендаторов с ними; очистилась Украина,

А вера святая наша нерушима, добрая новина!

И наш стольный Киев, город украинский, над собою

Узрел ты в сиянии славы десницу с булавою

Доброго рыцаря, мудрого гетмана, Богдана славного,

Хмельницкого чигиринского, запорожца давнего...