Клокотала Украина

Но гетман Хмельницкий не радовался королевской милости. Его предшественники, восставая против Речи Посполитой, не шли дальше того, чтобы добиться увеличения количества реестровых казаков, вернуть некоторые вольности, отстоять хотя бы малейшие права веры православной. Но ведь польская шляхта после каждого такого восстания еще больше урезывала вольности, а униаты и католики еще больше глумились над православными. Сейчас король польский обещал возвратить казакам старинные права, уничтожить на Украине унию. Чего еще можно было ожидать от Польской короны? Хмельницкий понимал и видел, что народ этим уже не удовлетворится. Народ ждал создания собственного государства, давно желаемого воссоединения с Россией, чтобы больше не бояться ни польской шляхты, ни турка, ни татарина.

С въездом Хмельницкого в Киев он утверждался всенародным признанием, освященным церковью, даже патриархом иерусалимским, в звании украинского монарха. Этого никто не достигал раньше. Казалось, можно было бы радоваться, но король выслал уже комиссаров, а ответа от царя московского все еще не было. Если нельзя решить сегодня — пусть завтра, послезавтра, была бы только надежда. Гетман все чаще хмурился — даже во время шумного обеда.

Нынче последним уходил от гетмана Иван Выговский. На пороге он обернулся, многозначительно посмотрел в глаза пани гетманши и тайком кивнул в сторону Хмельницкого. Пани Елена тоже кивнула ему в ответ и, когда осталась у стола только вдвоем с Хмельницким, обратилась к нему с нежной улыбкой:

— Ты теперь никогда и не приласкаешь меня.

Хмельницкий сидел задумчивый, подперев лицо рукой.

— Все думаешь, все о Москве?

Хмельницкий молчал.

— Удивляюсь я тебе, Богдан: разве можно равнять блестящую Польшу с дикими...

Хмельницкий раздраженно стукнул по столу. Пани Елена, вздрогнув, обиженно прикусила губу. Но через минуту снова заговорила:

— Ты сегодня просто не в духе. Сам подумай: король теперь, наверное, даст тебе шляхетство, а может, и воеводство. Станем бывать при дворе...

— Теперь не во мне дело.

— А что тебе посполитые! Сам знаешь, что хлопскую натуру скорее одолеешь мечом, чем добром.

— Вот где главная болячка вашей проклятой шляхты. Гордыня вам разум затемнила, звон серебра и злата благовестом звучит, а у меня есть еще голова на плечах: был казаком, казаком и останусь!

— Нашел чем величаться! — поморщилась пани Елена.

— Правдой величаюсь, пани, правдой! — И резким движением потянулся к графину.

Зная, что после вина гетман будет еще более раздражителен, Елена заботливо заворковала:

— Богдан, милый, не пей больше. Ну, посмотри на свою женушку, она так любит своего гетмана, а он неведомо когда и ласкал ее. — И она прислонила его голову к своей груди.

Хмельницкий поднял на нее глаза: на лице Елены сияла такая радость, что, казалось, нет для нее большего счастья, как ласкать его. Все еще занятый своими мыслями, он начал гладить ее по плечу, прикрытому тонким шелком, и не заметил, как нежная улыбка на лице жены сменилась холодной и хитрой усмешкой. Но она проговорила все еще сладким голосом:

— Вот так мой гетман и успокоится... А ты не забыл, что обещал мне отпустить на волю шляхтичей, взятых в плен под Пилявцами? Сделай для меня сегодня такую милость... Ну, ну, не хмурься... Я больше ничего не буду просить, если ты такой. Нет... еще попрошу, позволь тебя поцеловать, вот так... — И она коснулась губами его щеки. — Нехороший, не любишь ты меня...

Хмельницкий тяжело вздохнул, взял в руки бандуру и задумчиво провел пальцами по струнам. Нежные журчащие звуки поплыли по комнате. Он стал тихо напевать слова, которые сами слагались у него в голове: «Гей ви, степи, гей ріднії красним цвітом писанії...»

Когда струны бандуры умолкли, а Хмельницкий еще продолжал тихонько покачиваться в такт придуманной песне, пани Елена сказала:

— А хлопы Чаплинского сложили такую песню. — И она тихо запела приятным грудным голосом:

Солнце зашло, а мы жнем,

Копны при звездах кладем,

Позднею ночью домой идем,

А вечеряем — свет за окном...

Хмельницкий все больше и больше хмурился. Может, он вспомнил Чаплинского, а может быть, рисовал себе картину бедствий, которые терпят посполитые. Наконец он сказал:

— Теперь этого не будет, я уже издал универсал, чтобы шляхта не замышляла ничего дурного против нашей веры греческой и против своих крепостных, чтоб жили с ними в мире и держали в своей милости. А если, не дай бог, кто-нибудь надумает проливать христианскую кровь и мучить бедных людей — не пожалею и Речи Посполитой! Шляхта! — передразнил он кого-то из ненавистных ему магнатов. — Пусть только приедут комиссары...

— Богдан, прошу тебя, оставь хоть на часок свои дела — возле тебя жена. Поиграй еще. Хочешь, я потанцую, только не сердись, милый.

— Хорошо, не буду. Налей мне и себе вина. Давай, пани Елена, выпьем, знаешь за что?

— За успешную комиссию.

— Комиссию твою я выгоню. Вот скоро прибудет посол от царя московского.

— А других послов ты уже отпустил?