Клон-кадр

— Нет, конечно.

Разочарованно и неохотно:

— Всего хорошего, блядь.

Сержанты разворачиваются ко мне жопами (уже в меру обрюзгшими, откормленными и провисающими) и неспешной походкой движутся в направлении ржавого «уазика», чтобы вытащить из бардачка и с чувством выполненного долга сожрать слипшиеся прогорклые бутерброды, которые им приготовили с утра их непривлекательные жены с дешевой химией. Жены в спортивных костюмах, в вареных мини с рынка, в халатах с дырками на локтях. Суровые будни работников охраны общественного порядка… Хотя нет, вру: насколько я помню, в «уазике» нет бардачка. Не предусмотрен минималистической конструкцией.

Зеваки: потихоньку разошлись, я: подобрал с асфальта ремень, купил в ларьке бутылку ледяной бонаквы (спасибо дяде мусору за дельный совет) и приложил к виску. Средних лет палаточная мадам, наблюдавшая (скорее всего) за всем из своего всевидящего окошка, предложила мне бесплатную помощь в виде бинта, перекиси и почти всего стандартного содержимого аптечки, которую, как я выяснил в процессе, их обязывает держать санэпиднадзор.

А также — в виде своих заботливых рук. Видимо, у нее был сын моего возраста. Или что-то в этом роде. Все выглядело очень трогательно. Мать анально-палочного Антона из шоу Ролана Факинберга поступила бы на ее месте точно так же.

За десять минут внутри ларька я узнал о ней много интересного. Например, что в молодости она работала каким-то фельдшером. И что как (бывший, но все же) фельдшер она настоятельно рекомендовала бы мне обратиться в травмопункт, потому что на такие порезы нужно однозначно накладывать швы, иначе они будут заживать хрен знает сколько времени, а впоследствии мутируют в безобразные шрамы. Я сказал, что скорее всего ближе к вечеру действительно обращусь в травмопункт, но сейчас мне нужна просто хорошая повязка, так, чтобы не кровило, потому что меньше чем через час меня ждет очень выгодная работа, от которой не стоит отказываться даже из-за пореза.

Я говорил правду. Я действительно собирался (потом) наложить швы.

После врачебных процедур мы покурили (почти негнущейся порезанной рукой я прижимал к виску лед из ее морозильника), а уже на выходе, на пороге, я умылся бонаквой (она оказалась газированная, хотя я просил без газа — забыл проверить, но после всего того, что добрая тетка для меня сделала, было бы скотством попросить ее заменить уже початую бутылку), поблагодарил даму и вышел вон. Курить в ларьке мне не понравилось — это практически то же, что курить в тамбуре поезда дальнего следования: кубометры отработанного никотина, заползающего во все углы, складки и щели, и одежда, успевающая безнадежно провоняться (затхлостью и безысходностью) всего за одну сигарету.

Сам не знаю чего ради я забычковал (уже на улице) в еще не высохшую лужицу собственной крови, а потом вытащил из рюкзака фотоаппарат и отснял несколько по-настоящему хороших кадров: красная вязкая масса и наполовину утонувшая в ней, но все еще дымящаяся недокуренная сигарета (в таком декадентско-эстетском антураже язык просто не поворачивается назвать ее бычком).

Потом я снова подошел к палатке.

— Я еще хотел сказать. Спасибо, что не стали свидетелем.

Она что-то начала говорить в ответ, но я не расслышал — ушел. Не люблю слушать ответы на собственные похвалы, благодарности и комплименты — обычно они получаются лживыми. Люди в этом не виноваты, просто так выходит. Само собой. Всегда, когда начинаешь распинаться. А они всегда распинаются — им кажется, что простого кивка головы здесь недостаточно. Может, потому, что реальные благодарности за реальные поступки (имеется в виду: не за хорошие продажи на работе и не за вкусный ужин для домочадцев, а за что-нибудь настоящее — спонтанное и правильное) они слышат крайне редко, и им хочется посмаковать, распробовать момент.

Повторяю: все прошло просто здорово. У меня даже оставалось время, чтобы добраться (пешком добраться) до Манежной площади.

А на углу проспекта Мира и Садового кольца я наткнулся на съемочную группу: молодые ребята, более-менее продвинутый прикид (то ли «Наф-наф», то ли еще какое-то псевдомолодежное тряпье из стеклянных магазинчиков Подземного Города), на вид — не больше двадцати, большая переносная камера и подсоединенный к ней микрофон (на рабочей части — похожий на презерватив поролоновый чехол грязно-желтого цвета: собиратель случайно выпущенной в пространство слюны, внутриполостных запахов, сигаретного дыма и мелких остатков пищи интервьюируемых). Они ловили прохожих, подходили к ним с этими своими «извините, можно вас на минутку, всего один вопрос», но прохожие отмахивались — как от мух, только с улыбками — и шли по своим делам. Во всяком случае, так происходило те несколько секунд, в течение которых я наблюдал картину. А потом один (тот, что с камерой) сказал что-то другому (тому, что с микрофоном), и они оба набросились на меня.

ИНТЕРВЬЮ 3

— Здравствуйте, извините, пожалуйста, всего один вопрос, можете ответить?

— Журfuck?

— Ага, он самый.

— Сессия? Практическая работа?

— Именно.

— Ну, давайте тогда.