Клоун. История одной любви

— А если ты не б-будешь меня слушаться, — моментально считав перемену в ее настроении, коварно добавил Макар, — наш номер п-получится совершенно некрасивым. Над нами все смеяться станут! Ты этого хочешь?

— Нет, — малышка серьезно распахнула глаза и замотала головой в непритворном испуге. — Нет!

— Значит, заруби себе на носу, — он легонько щелкнул ее по носу-кнопочке. — Ты д-должна выполнять все, что я тебе говорю — беспрекословно!

— Сто это такое? — удивилась девочка.

— Это значит — в точности т-так, как я тебе скажу. Никакой самодеятельности, поняла? Если заболит ручка или ножка — п-просто предупреди меня. Не вздумай самостоятельно прерывать номер, к-когда тебе в голову взбредет. Ты п-поняла?

Яночка глубоко, как-то совершенно не по-детски, вздохнула и тихо отозвалась:

— Поняла.

48

Странно, но Динка как будто даже не удивилась, когда узнала, что Макар переходит в другую школу — словно подспудно ожидала чего-то подобного.

Ему вообще не понравились перемены, произошедшие с ней за эти пару дней: она как будто погасла. В глазах не осталось и следа былого огня, они стали тусклыми и безразличными ко всему… в том числе и к Макару.

Он подкараулил ее на перемене — уже после того, как забрал документы, и отвел в сторонку для разговора.

— Что он с т-тобой сделал? — спросил Макар, имея в виду, конечно же, Динкиного отца.

Однако она равнодушно покачала головой:

— Ничего.

— За что он т-тебя ударил? Что его так разозлило? — продолжал допытываться Макар.

— Ничего нового — наши с тобой отношения, — она пожала плечами. — То, что мы с тобой, оказывается, не просто целомудренно гуляем за ручку…

— Откуда он узнал? Соня п-проболталась?

Динка безучастно отвела взгляд и посмотрела в окно.

— Понятия не имею. Мало ли вокруг «доброжелателей», которых хлебом не корми — дай сунуть нос в чужую личную жизнь, — вяло откликнулась она.

— Послушай, — он приобнял Динку за плечи и умоляюще взглянул ей в лицо. — То, что я т-теперь буду учиться в другой школе… так надо. П-пойми, у меня не было другого выхода. Иначе тебе п-пришлось бы еще хуже.

— Да нет, — ровным и совершенно бесстрастным голосом откликнулась она, — это даже хорошо, что ты переводишься. Так действительно лучше для всех.

Эти слова — а самое главное, этот бесцветный тон — Макару совершенно не понравились.

— Что ты имеешь в виду? — нахмурился он. — Т-ты сама хочешь, чтобы я ушел?

Она впервые подняла глаза, чтобы прямо встретиться с ним взглядом.

— Я устала, Макар… — выдохнула она. — Я очень устала. Мне надоели эти страсти-мордасти, эти эмоциональные качели… Я вечно нахожусь с кем-то в конфронтации, постоянно преодолеваю какое-нибудь очередное препятствие, доказываю, отбиваюсь, кусаюсь и огрызаюсь… Я задолбалась. Честно.

Макар молча хлопал глазами, не зная, как на это реагировать.

— Ты меня б-больше не любишь? — наконец беспомощно спросил он, надеясь, что голос не дрогнул, выдавая его панику.

— А что такое любовь? — Динка усмехнулась. — Ты знаешь?

— То, что я чувствую к тебе, — ответил он без запинки. — А вот что чувствуешь т-ты?

— Я устала, — повторила она, намеренно игнорируя основной смысл его вопроса. — Если то, что происходит между нами, и называют любовью… что ж, значит — мне не надо никакой любви. Я хочу нормальной, простой, скучной мещанской жизни. А с тобой мне это точно не светит. Понимаешь?

— Скучной жизни? — переспросил он в замешательстве, невольно вспоминая слова матери: «Предел Динкиных мечтаний — выскочить замуж и нарожать детей».

Она кивнула.

— Да. Именно скучной. Незамысловатой. Предсказуемой и удобной для всех. Я хочу окончить школу. Получить более-менее приличное образование… пусть даже не в столичном вузе, а в каком-нибудь попроще. Устроиться на работу. Выйти замуж за хорошего человека, варить ему борщи и вязать шарфы на зиму. Водить детей в детский сад и на кружки. Ходить за продуктами в супермаркет. Выезжать на шашлыки всей семьей. И чтобы… чтобы никакой нервотрепки, понимаешь? — в голосе ее, доселе бесстрастном, наконец зазвенели предательские слезы.

Он испугался. По-настоящему испугался, что теряет ее — вот прямо сейчас, в данную минуту!

— Дин, я… — выговорил он в замешательстве. — Я, честное слово, очень люблю б-борщ. И длинные вязаные шарфы — тоже.

Она покачала головой, глядя на него почти с жалостью.

— Этого мало, Макар, — прошептала она. — Мы с тобой все-таки слишком разные. Ты все время рвешься ввысь… во всех смыслах этого слова. А я… я такая земная! Если не сказать — приземленная.

Он отчаянно замотал головой, отказываясь понимать и принимать эти ее слова.

— Ну что ты такое говоришь? У нас с т-тобой все будет хорошо. Правда будет! Обещаю! Совсем немного п-потерпеть осталось. Скоро и мне, и тебе восемнадцать… нам никто не вправе б-будет указывать или запрещать!

— Но ты же не бросишь цирк, — сказала она, внимательно глядя ему в глаза.

— А ты хочешь, чтобы б-бросил? — подхватил Макар, вновь воскрешая в памяти давний разговор с матерью, когда она прогнозировала, что рано или поздно Динка потребует от него этой жертвы.