Клуб

Утром мы позавтракали омлетом с луком в деревне и сели в машину. Возле указателя Шарлотта свернула налево, вышла из машины и обняла яблоню. Так она стояла очень долго, прижимаясь щекой к серой коре дерева. У нее совсем нет сил, подумал я.

Наконец она села в машину, и мы очень быстро поехали обратно в Лондон.

Шаролтта

Моя мама была не такой, как мой отец. Она считала, что незаслуженное богатство может отравить душу ребенка. Когда мне было четырнадцать лет, она устроила меня на работу в качестве посыльного в газете, хотя я не просила ее об этом и, собственно говоря, предпочла бы кататься весь день на лошади и есть лимонные тарталетки.

Если быть более точным, то я разносила не газеты, а листовки для одного креольского ресторана, принадлежавшего брату моей няни. А поскольку в Челси почти не было людей, которым нравились черные бобы, то я раздавала эти листовки раз в неделю в той части восточного Лондона, где в то время еще не жили хипстеры. Я получала три пенни за одну листовку. Поначалу у меня колотилось сердце, когда я выходила на улицы на востоке города, но через несколько дней моя робость прошла, и после работы я уже сидела вместе с толстыми черными женщинами на кухне ресторана, съедая все, что мне подавали, слушая регги и выщипывая маленькие перья из куриных крыльев, которые женщины затем опускали в кипящее масло.

Когда мне было шестнадцать лет, я ощипывала горы кур, спала с сыном владельца ресторана и поняла, что жизнь может предложить больше, чем простые лимонные тарталетки. Белые фасады в Челси начали надоедать мне. После школы я хотела поехать на Ямайку, чтобы резать сахарный тростник на какой-нибудь ферме, а затем учиться в Лондоне и жить в восточной части города. В общем, обычные желания для того, кто молод и уверен в себе настолько, что ему совсем не важно, откуда он родом.

А затем умерла моя мама. В последние дни болезни она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Когда она еще могла говорить, за несколько недель до смерти, она подозвала меня вечером к своей кровати и сказала, что рада той жизни, которая у нее была, и что теперь она может умереть спокойно, если будет знать, что я позабочусь об отце. Ведь он так одинок, сказала она. Я долго плакала и осталась у кровати мамы на всю ночь, потому что не хотела, чтобы она умерла. На следующее утро я пообещала, что позабочусь о папе, а через семь недель она умерла.

После этого мой папа почти никогда ничего не говорил, делая исключения только тогда, когда размышлял о том, как я буду учиться в Кембридже. Он рассказал мне о большом бале в конце учебного года и о том, как он будет танцевать на нем вместе со мной.

Я хотела снова сделать его счастливым, подала в Кембридж заявку на обучение, и, когда пришел положительный ответ, впервые в своей жизни увидела, как он плачет.

Я решила избегать снобов и вести нормальную жизнь, и эти желания считала вполне осуществимыми.

Ханс

В Кембридже я провел пару дней в библиотеке, но никак не мог сосредоточиться, потому что постоянно смотрел на свой мобильный телефон и ждал сообщения от Шарлотты. Затем наша команда боксеров отправилась в тренировочный лагерь. Тренеры усадили нас в автобус и отвезли на выходные в казарму, которая находилась в получасе езды от города на каком-то болоте.

Из двухсот студентов, которые в октябре заявились на участие в поединке против Оксфорда, осталось лишь семьдесят боксеров.

Мы выполняли упражнения со скакалкой в пустом зале. Между нами шел тренер в широкой кепке, еще год назад он сидел в тюрьме, и нам всем это было известно. Иногда по нему с силой ударял стальной трос чьей-нибудь скакалки, но он игнорировал это. Студенты называли его «Жрец». Я думал, что это было что-то, связанное с понятием «священник», пока кто-то не сказал мне, что так называлась металлическая дубинка для того, чтобы глушить рыбу во время рыбалки. Жрец провел три года в тюрьме Уайтмур по обвинению в ограблении, а с тех пор как он вышел оттуда, он тренировал боксеров в качестве помощника главного тренера.