Клуб Алиби

— Не проси меня перевозить уран, — резко оборвала его она. — Я не сделаю этого. Мое вино еще сто лет будет оставаться радиоактивным, а у меня и так полно проблем. На мировом рынке цены на вино из Бордо сейчас вдвоеменьше, чем они были десять лет назад, к тому же на качество вина повлияли химические снаряды с прошлой войны, которые мы до сих пор выкапываем из земли, и нашествие виноградной тли, мое domaine [73]уже несколько лет не приносит прибыли. Бертран давно бы продал его, если бы я не настояла, если бы я не взяла его полностью под свою ответственность и не довела бы качество до соответствия требованиям Appellation Controlee [74]. После стольких лет усилий, Рикки, война отбирает у нас рабочих и бросает их под немецкие пули, у нас забрали медный купорос для присыпки виноградной лозы…

— Я не стал бы просить тебя перевозить уран, — сказал он мягко. — Это вода, Нелл. Двадцать шесть стеклянных емкостей с водой, собственноручно запечатанных мною. Если тебя остановят и будут обыскивать, разбей их и вылей воду на землю, поняла?

— В последние секунды перед арестом? — она попыталась засмеяться, но ее голос оборвался, и она закрыла дрожащей рукой рот.

— Тебя не остановят. Пожалуйста, Нелл.

Она кивнула, не отнимая руки от губ.

— Как только ты благополучно прибудешь в Бордо, ты напишешь своему брату Яну в Кембридж. Попроси сотрудников Кавендишской лаборатории выделить место для емкостей. На случай, если мы не сможем остановить немецкую армию.

— Это конец, да? Неважно, какими смелыми словами мы будем бросаться. Я не выдержу этого, Рикки.

Тогда он потянулся к ней, обнял, чего он давно ждал, и молча держал ее в объятиях, зарывшись лицом в ее волосы. «Здесь, в конце всего, я клянусь тебе своим разумом, своим рассудком. Я отдаю тебе свою душу, Нелл, которая и так всегда принадлежала тебе».

— Что будет с тобой? — спросила она. — Они тебя арестуют? Отправят в лагеря?

— Не знаю.

— Поехали со мной, — она вцепилась ему в плечо. — Поехали со мной и твоей водой. Мы доставим вас в Бордо. Или в Кембридж, если надо.

— Нет.

— Рикки…

— У меня есть дети, Нелл. Жена, которая сейчас на пути домой.

Ее руки опустились. Она отступила на шаг.

— То есть ты добровольно идешь в руки немцам? И согласен с тем, что они собираются с тобой сделать?

— У меня есть выбор?

— Выбор есть у всех. Только твой выбор никогда не совпадал с моим.

Глава двадцать вторая

Наступил вечер и краски весны на улицах и в небе поблекли. В нижней части Монмартра у фуникулера ветер гонял выброшенный лист кондитерской бумаги с остатками белой и липкой глазури. Усталые, неряшливо одетые люди — бродяги, как казалось Спатцу, — сидели, привалившись спинами к уличным фонарям, тупо глядя куда-то вдаль. Беременная женщина с двумя детьми, пожилой мужчина в кепке разносчика газет и с ногой, перевязанной испачканным кровью бинтом. Рана от шрапнели. «Мессершмитт».Спатц понимал логику немецкого Высшего командования: заставить миллион людей в панике бежать из низин на юг, заполнить главные дороги Франции, въезды и выезды и лишить войска Альянса любых возможностей для маневров — но он почувствовал, что ему хочется ссутулить плечи и не обращать внимания на пристальные взгляды. Он смотрел только на носы своих ботинок.

Вдруг женщина спросила его по-французски:

— Пожалуйста, месье. Вы не подскажете, где я могу переночевать?

Она была одна, но не относилась к fille de joie [75], искавшей заработка. Ее простое хлопковое платье было испачкано кровью и чем-то еще, похожим на грязь, еще больше грязи было на скулах, а пальцы опущенных рук конвульсивно сжались. Он отшатнулся от нее, от ее облика, который вызывал в нем чувство вины.

— Вы пытались на одном из вокзалов? Думаю, что власти города установили там кровати, — сказал он.

— Как мне туда добраться?

Он повернулся и указал на метро, вход из стекла и железа.

— На стене есть карта.

— У меня нет денег, — просто сказала она, констатируя факт. — Вчера меня обокрали, после того как самолеты улетели.

— Вы одна?

— Со мной только мои дети.

Спатц оглянулся. Кроме той усталой беременной женщины, которую он видел раньше, не было больше никого с детьми.

— Где же они?

— Я забыла.  Mon Dieu [76], я забыла. Я похоронила их своими собственными руками у дороги. Они оба умерли!  Mon Dieu, mes enfants… [77]

Ее глаза закрылись, рот открылся, и она опустилась на брусчатку, так как у нее подкосились колени. Ощутив внезапный приступ ужаса, Спатц попятился, бросив несколько банкнот к ее ногам. Его руки дрожали.