Клуб бессмертных

Впрочем, я заболтался, а Прометеус все идет и идет и, может статься, очутится рядом. Достаточно близко для того, чтобы я окликнул его. Афродите, разумеется, было известно все о проделках Диониса. Более того, об этом было известно всем. Ведь Дионис ничего и не скрывал. В этом отличие богов Олимпа от других тиранов – небожители никогда не скрывали своих злодеяний. Напротив, считали их милой забавой и предметом поклонения. Им казалось, что люди непременно хотят быть похожими на жителей Олимпа. Увы, боги оказались правы. И Афродита, эта развратная потаскушка, приняв вид крестьянки, очутилась на проселочной дороге. Там, где вот-вот должны были проехать Дионис и его свита.

Гефест ждал ее дома: они собирались отмечать трехтысячелетие совместной жизни. Бедолага даже выковал ей необыкновенный браслет, и красивее этой безделушки, поверьте, в мире не было и не будет. Гефест разжег огонь в очаге и приготовил праздничное угощение, что уже само по себе в Элладе тех времен было поступком диковинным. Мужчины никогда не готовили, если они не на войне, конечно.

Похищение огня? Да зачем вам это?..

Итак, Афродита стоит на дороге, и к ней подъезжает кортеж Диониса. Гефест как раз снимает с огня котелок с диковинным супом из шпината и пряностей, за которыми сгонял на Молуккские острова сговорчивый Эрот. Гефест пробует суп, а в это время из повозок с ревом выскакивают люди и животные, жаждущие побаловать с селянкой. Гефест ждет и ждет, блюда остыли, а он все ждет. А Афродита, старательно играя роль, бьется и ревет да колотит по пыльной дороге руками и ногами, задыхаясь под очередным насильником. Дальше рассказывать не буду. Продолжалось все это трое суток. Афродита вернулась под утро, в синяках, измочаленная и счастливая. Гефесту уже обо всем рассказали. Какая-то добрая душа. Он так сильно избил жену, что та осталась без глаза. Но и после этого не перестала гулять. Да что вы все заладили: огонь, огонь! Хорошо. Сдаюсь.

Это я ему рассказал. За уголек, конечно.

Цензор:

Да, я знаю, что Прометеус в любом случае просто обязан покончить с собой, принеся себя таким образом в жертву. Таково его предназначение. Но меня это не волнует. В любом случае я просто обязан довести до конца судебный процесс по делу «Молдавский народ против Прометеуса Балана».

Таково мое предназначение.

Ну и что с того, что он многим нравится? Драматург Фриних тоже многим нравился. Более того, он был, на языке современности, звездой древнегреческого театра. Что не помешало цензорам Афин приговорить его к десяти талантам штрафа. В приговоре было сказано – «за напоминание о бедах родины». А разве не тем же занимается Прометеус?

О Фринихе? Ладно. Расскажу, коль скоро у меня получасовой перерыв. Нет, дело «Молдавский народ против Прометеуса Балана» я рассматриваю не сегодня. После перерыва мне придется заняться контрабандистами, а после них – обманом при сделке с недвижимостью. Ничего низменного в этом не вижу. Я давно интересуюсь правом – а не только зарабатываю им на жизнь, как многие мои, с позволения сказать, коллеги, – и знаю, чем занимались судьи Фриниха. И не только это.

Я поименно знаю состав судейской коллегии, приговорившей к смерти Сократа. Для меня не секрет, чем руководствовались судьи Орлеанской девы, и я осведомлен о трениях в жюри, рассматривавшем дело Бостонского душителя. Не надо мне рассказывать о несопоставимости первых двух с третьим персонажем, пожалуйста. Это для вас всех они разные. Для меня они – подсудимые. Я юрист, и закон – моя душа.

Фриних имел неосторожность стать первым драматургом Афин. Не исключено, конечно, что в городе писали пьесы и до него. Но раз это факт недоказанный, первым драматургом я считаю Фриниха. Уж он-то доказан. Во многом благодаря тому, что его имя и название его пьесы сохранились в истории только благодаря приговору суда Афин.

В вечность можно попасть и по приговору суда.

Иногда это чертовски приятно. Уверен, что и Сократ и Фриних это понимали. Хотя Фриниху наверняка было приятнее. Все-таки преступление – написанный текст – является вещественным доказательством. Что в отличие от неосязаемых рассуждений Сократа, так и не записанных при его жизни, является более веским аргументом обвинения.

Пьеса Фриниха существовала. До сегодняшнего дня она не сохранилась. Поэтому могут возникать сомнения. Но у меня их нет: что важно, Фриних сам признал ее существование. Обвиняемые, напротив, обычно отрицают наличие улик. Фриних признал существование улики, следовательно, она была. Почему Фриних это сделал, вопрос другой. Я лично склонен считать, что всему виной тщеславие. Только человек тщеславный – а все драматурги, по-моему, тщеславны – может признать наличие своей пьесы, когда его за эту пьесу судят. Если, конечно, обвиняемый гордится уликой – своей пьесой.

Но я не встречал драматургов, которые не гордились бы своими пьесами.