Он здоровее во всех отношениях и драться научен по-настоящему — за плечами небось не один мордобой. У меня тоже за плечами не один мордобой. Но били обычно меня, а я только темпераментно отмахивался — до определенного момента. Зато теперь у меня такое отчаянное положение, что адреналина хватит на десятерых. Поэтому при случае стоит рискнуть… Только бы он локоть убрал с моего горла!
— Что случилось с твоей сорочкой? — говорю я, потому что в фильмах советуют отвлекать убийцу от окончательной расправы при помощи милой светской беседы.
— Заткнись.
— Споткнулся и упал?
Эр-джи-би смотрит на меня с такой яростью, словно я предложил ему отсосать у меня.
— Я не имею привычки спотыкаться! — цедит он. — Просто мы набежали на старого знакомого.
— А, случайно встретить друга — всегда большая радость, — говорю я, продолжая приятную беседу.
— Дерьмо Собачье мы встретили, а не друга. Был у нас в школе такой мудак. Все его ненавидели.
Не будь мой затылок придавлен к стене, на нем бы волосы дыбом встали.
— Ты имеешь в виду Дерьмо Собачье с желтой хозяйственной перчаткой на левой руке?
Ошарашенный Эр-джи-би отпускает меня и выкатывает удивленные шары.
— Да, это он мне сорочку опоганил. Откуда ты его знаешь, черт возьми?
Вместо ответа я изо всей силы бью его коленом по яйцам. Не теряй бдительности, придурок!
Глава тридцатая
С уликой против Бенстида не получилось.
Но это не освобождает меня от долга следить за чистотой афиш.
А Эмили я могу представить — в качестве доказательства своей преданности — пакет с собранной жвачкой.
Мое приношение королеве сердца!
Материальное свидетельство того, что я ее доблестный защитник и сберегатель.
Я представляю себе, как я прихожу в ее гримерную, которая находится где-то в таинственном чреве театра. Каким-то образом я нахожу ее комнату, пройдя по тысяче извилистых коридоров. И вот я стою перед сияющей дверью, на которой золотыми буквами начертано ее имя.
Я робко стучусь. В моей руке — вместо букета — пакет с собранной жвачкой.
— Да-да, входите, — говорит Эмили ангельски-безмятежным голосом истинной дивы.
Я вхожу и тихо прикрываю за собой дверь. Присланных поклонниками букетов так много, что они застят свет, и в гримерной почти полумрак. Но дивный аромат духов Эмили пробивается сквозь аромат миллиона цветов. У стены висят наготове те костюмы и платья, которые будут на ней во время сегодняшнего вечернего представления.
Эмили сидит перед зеркалом, по его краям горят лампочки. Она красила губы, однако ради меня отвлекается.
И смотрит на мое отражение в зеркале… Фу, да разве таким должен быть ее герой! Ведь это просто жалкое существо, которое само нуждается в защите. Покалеченный, сломленный жизнью человек — одна рука в засохшей крови, другая нелепо сжимает полиэтиленовый пакет.
Но нет, нет, ничего такого она не думает!
Она грациозно встает, целомудренно запахнув разошедшийся пеньюар, и смотрит на меня с сочувственной симпатией. Хоть пришелец и выглядит странно, он не внушает ей страха — Эмили не спешит нажать кнопку вызова охраны.
В ее глазах он не монстр, внушающий брезгливую жалость.
В ее глазах он вернувшийся воин: еще в крови и прахе после битвы, но — гордый победитель.
Она ласковым жестом подзывает своего воина.
Забирает пакет со жвачкой и кладет на туалетный столик. Внутренним чутьем Эмили угадывает глубокое символическое значение этого пакета.
Ей хочется благодарно приголубить рыцаря, и она берет его руки в свои руки.
Он морщится от боли.
И ее лицо на миг искажается болью — из сопереживания.
Усадив его на стул, Эмили опускается перед ним на низкий табурет — чтобы уврачевать раны. Она осторожно снимает с его левой руки перчатку (вы теперь понимаете, почему я не хочу снимать ее сам!) и, сочувственно качая головой, говорит о том, как она им гордится, нежно пришептывая: «Мой герой! О, мой герой!»
Мой герой…
Поэтому я плюю на почти невыносимую боль. Поэтому я плюю на усталость, хотя весь как выжатый лимон. Я собираю в кулак свою волю и иду к станции подземки: я обязан проверить каждый уголок «бутылки» и честно выполнить свой очередной инспекционный тур…
Эр-джи-би на полу — рычит и стонет, обеими руками охватив свои разбитые яйца. Но он все еще боец. Когда я хватаю чемодан и бегу к двери, Эр-джи-би ухитряется вцепиться в мою ногу. Я лечу на пол. Удачно отбрыкнувшись, я высвобождаю ногу и вскакиваю. Эр-джи-би уже на корточках и готовится к новому нападению. На его лице ярость и боль. Еще немного одурелый, он одной рукой помогает себе встать. Ловя драгоценный момент, я вмазываю ему носком туфли прямо в глаз. Он с ревом, схватившись за лицо, падает на ковер. Я еще разок бью его ногой по голове — куда попало, подхватываю чемодан и выбегаю из дома, захлопнув за собой дверь.