Клуб для джентльменов

— Выезжайте к середине, сделайте пару разворотов и жмите обратно к яхте — не забывая улыбаться! Следите за поворотом головы, пусть волосы красиво развеваются на ветру — обязательно в сторону против движения. Я буду щелкать почти не переставая, и вы никаких сигналов не ждите — всё равно меня не будет слышно за двигателем. Поэтому улыбайтесь постоянно. Хайди, ты сидишь за Шанталь. Когда пойдете прямо на камеру, отклонись в сторону и выдвинься из-за Шанталь, чтобы попадать в кадр, ясно?

Я киваю головой, как китайский болванчик.

Спасатель на втором мотоцикле поднимает большие пальцы вверх. Наш инструктор спрашивает:

— Готовы?

Шанталь кричит: да! Я припадаю к ее спине. Она жмет на газ, и мы потихоньку удаляемся от яхты.

Из толпы журналистов мне кричат: не припадай к подружке, твою грудь не видать!

Хохот.

— Девочки, выжмите из клячи всё, что можно!

Хохот.

Шанталь оборачивается ко мне и кричит:

— Помнишь, я тебе говорила про Сан-Тропез?

— Ага! — кричу я в ответ.

— Так вот за рулем сидела другая девушка, а я была на твоем месте.

— Черт! — ору я. — Негодяйка!

— Не психуй, — открикивается Шанталь. — Всё будет о’кей. Обучение в боевой обстановке. Готова?

Я уже так прилипла к ее спине, что крепче ухватиться нельзя.

Шанталь, словно в ответ на подначку журналистов, решает выжать из клячи всё и сразу дает полный газ. А может, просто случайно давит на педаль слишком сильно. Так или иначе, машина делает рывок что твой бешеный мустанг.

Первой кувыркаюсь в воду я. Уж не знаю, почему Шанталь не летит за компанию — моя мертвая хватка оказалась не такой уж мертвой! Вода удивительно холодная для такого жаркого дня. Я ныряю — или меня пыряет — глубоко-глубоко.

Оказавшись снова на поверхности, я слышу хохот журналистов.

Шанталь бултыхается неподалеку.

Проклятая «сидушка», лишившись седоков, покорно остановилась и с невинным видом качается на волнах футах в тридцати от нас.

Утонуть при такой мощной подстраховке я не очень боюсь, поэтому первые две мысли в моей голове довольно странные для этой ситуации: во-первых, я поражаюсь тому, что публика смеется — в клубе мне никогда не доводилось вызывать смех; во-вторых, я вдруг только сейчас вспоминаю свое обещание Делле проводить ее в аэропорт — теперь уже не провожу!

То, что меня вылавливают с головы до ног мокрой, даже по-своему хорошо: никто не замечает, что я тихонько плачу.

Глава седьмая

На «Оксфорд-Сёркус» я случайно встречаю владелицу потерянного проездного. Доставая свой билет, чтобы пройти через ворота, я слышу слева от себя разговор, который трудно разобрать из-за того, что дверцы турникетов то и дело щелкают, выпуская очередного пассажира.

Гнилозубый служащий подземки разговаривает с хорошенькой блондинкой в черном облегающем топике.

Девушка явно нервничает, но на губах у нее сладчайшая улыбка — такую навешивают, когда подходят к тебе на улице с просьбой пожертвовать на кошачье общежитие в Африке.

— Не знаю, что и делать, душечка, — говорит служащий, откровенно таращась на грудь блондинки. — Велишь мне на слово верить, что ты покупала билет? По закону, я тебя должен штрафануть на десятку. Все остальные платят как миленькие.

Я останавливаюсь как вкопанный.

Кто-то тыкается в мою спину и, ругнувшись, проходит через воротца справа от меня.

Поскольку я не двигаюсь, за мной тут же организуется затор.

— Козел!

— Что остановился, придурок?

— Вот идиот!

Я не обращаю внимания на ругань. Я смотрю на блондинку и думаю о найденном проездном.

И вслушиваюсь в себя — как этот факт отзывается в моей душе.

— Честное-пречестное слово! — молит блондиночка. — Я купила билет на станции «Мэнор-Хаус». Иначе как бы вообще попала на платформу?

— Ладно, топай, душечка, — говорит служащий. — На этот раз прощаю. Тебе повезло, что на меня попала, — другой бы не поверил!

Я ей тоже верю. Наверное, я нашел именно ее проездной. Но застенчивость мешает мне вынуть билет из кармана и отдать девушке.

Толкаемый со всех сторон, я продолжаю мучительно размышлять.

Если не отдам — до конца жизни буду терзаться: отчего не отдал? Это ведь так естественно. И в таком поступке была бы художественная симметрия. Нарушить художественную симметрию («найти» — «отдать») кажется мне ужасным кощунством.

Решение принято. Я прохожу через воротца — к облегчению маленькой толпы за своей спиной. Пассажирообращение восстановлено.

Нагоняю блондинку…

Именно в этот момент она внезапно останавливается и, воровато оглянувшись налево-направо, вынимает жвачку изо рта и вмазывает ее в плакат.

Затем у нее явно поднимается настроение, и она шагает дальше, довольно улыбаясь.

А я стою, как молнией пораженный, перед деянием ее рук.

Это большая афиша «Подружки гангстера».

Я не знал, что она тут есть. И это другая, неизвестная мне афиша. На ней Эмили сидит, положив левую руку себе на плечо, а в правой руке догорает папироска без мундштука. А прямо на носу у нее пузырится только что налепленная жвачка!