Клуб любителей фантастики 1963-64

Пятидесятилетний, он казался не старше своего собутыльника — единственного, кроме Дрейка, кто еще оставался на ногах. Тот был отнюдь не красавец. Его не могли скрасить даже ясные и гордые глаза, выглядывавшие из-под набрякших век. И это в тридцать лет!

— Твоих шуток мне недоставало и в Виндзоре, веселый Билль, — сказал моряк, похлопывая его по плечу. — Жалко, что ты не бываешь на королевских приемах.

Толстяк надменно откинул голову.

— Королева принимает многих, но только короли принимают ее у себя. А я — один из них. Так выпьем, старый морской бродяга, за Вильяма Шекспира, гордость Англии!

— Ай да гордость Англии! Выйдем на улицу, спросим, кто об этой гордости слышал? А кто не знает Дрейка? Пират, распаляясь, продолжал:

— Вот ты умрешь, и кто через десять лет вспомнит «великого» актера? А от меня останутся данные мною имена на карте мира. Спроси у любого школьника, кто открыл мыс Горн! Вторым после Магеллана я проплыл вокруг земного шара. Я воевал в Америке, Испании, Африке и Ирландии, дьявол их возьми! Ты только пишешь и говоришь о путешествиях и войнах, несчастный зазнайка! Вот уже тридцать лет, как я не пишу, а только подписываю, и то только приказы. Вас, писак, хватит, чтобы столетия рассказывать обо мне.

Актер положил руки на стол, посмотрел в глаза довольному моряку и прошептал:

— Ты прав, будь ты проклят, ты прав. Я сам тысячу раз повторял себе все это. Люди делятся на тех, кто действует, и тех, кто пишет о них. Мир, история и женщины предпочитают первых. Фрэнк, ты называл меня своим другом. Возьми меня с собой. Пусть хоть тень твоей славы упадет на мое ничтожество. С тобой и я вырасту. Слушай, вот и стихи об этом.

И, отбивая ритм рукой, актер прочитал:

А может быть, созвездья, что ведут
Меня вперед неведомой дорогой,
Нежданный блеск и славу придадут
Моей судьбе, безвестной и убогой.

— Эх, Билль, Билль! Да ты посмотри на себя! С таким ли пузом лезть на мачту! Роль Фальстафа ты ведь написал для себя, старый чревоугодник. Оставайся на берегу, сочиняй стихи и отдавай деньги в рост, домосед!

Флотоводец встал, поправляя роскошный камзол.

— Мне пора на корабль.

Актер схватил его за плечо.

— Фрэнк, мы были друзьями. Что тебе стоит? Вот таку-сенький островок. Или кусочек берега… Все равно где… хоть в Африке… Ты знаешь, актеру тут нечего стесняться — ужасно хочется бессмертия.

— Я думаю! Но остров Шекспира! Чтобы через столетие географы гадали, в честь кого этот остров назван? Смешно! Прощай, «король театра» и «гордость Англии»!

И Фрэнсис Дрейк исчез в дверях.

Всеволод Ревич T^ETE-`A-T^ETE...

Техника — молодёжи № 7, 1964

Рис. Е. Медведева

Фантастический рассказ

Как он их, а? Молодец! Изящно, тонко, въедливо. Молодец, профессор, молодец. Ах, молокососы, ах, мальчишки, ах — как это по-современному? — да, стиляги. Увлеклись модной новинкой, и готово дело — весь предшествующий опыт человечества, значит, побоку, на слом? Нет, каковы? И Красовский тоже хорош. Услышал слово «кибернетика» и помчался молиться этим кибернетическим попам. Лба не разбей, батюшка. Ки-бер-не-ти-ка! Обрадовались. Ну, ладно, кто вам мешает, решайте себе на здоровье на своей кибернетике всякие там задачки, штучки-дрючки, синусы-минусы. Но при чем же здесь духовный мир, нежность, эмоции, тонкость переживаний? Есть же еще на свете какие-то святыни, талант, вдохновение, экстаз, росистые утра — приходят какие-то сопляки и объявляют все это ерундой, которую можно свести к математической формуле, ал… ал… какому-то ритму. Ритму! Что это вам, танцевальная площадка? Рок-н-ролл? Но Красовский, Красовский хорош! «Шире применяйте счетные машины для изучения творческого процесса». Творчество, милые, дело святое, и не лезьте вы туда ради бога лапами жестянок.

Сердито стуча палкой по мостовой, почтенный профессор, доктор филологических наук Леонид Александрович Бурый шел навестить своего больного друга. Мокрая февральская пурга совершенно анархически носилась по улицам. Большие хлопья снега бросались на людей, как отвязавшиеся цепные псы. Но профессор не замечал ничего.

Утром в газете появилась статья Л. А. Бурого «Опомнитесь, милые!» Сказать по правде, название придумали в редакции, сам профессор озаглавил статью так: «Против опошления высоких понятий». Но получилось неплохо. Эти младшие научные сотрудники из редакции тоже кое-что смыслят.

Профессор слышать не мог слова «кибернетика». Когда же кто-нибудь заговаривал о том, что машины могут творить, то профессор просто начинал кричать, что, вообще говоря, было ему совсем несвойственно. Человек — это звучит гордо, и вдруг на тебе… Машина! Стихи, сочиненные электромотором, гипотеза, выдвинутая перегоревшей пробкой. Тьфу! Когда его старый соратник, коллега по университетской скамье, Женька Красовский полез туда же, чаша профессорского терпения переполнилась. Он взялся за перо и показал им, где раки зимуют.