Клуб путешествий. Записки командора и других путешественников (сборник)

В 7:00 – подъем по радио над каждой кроватью и зарядка на палубе с сотней молодых курсантиков. В 7:30 завтрак, байки. Если не о чем поговорить, действуем по английской схеме: спрашиваем у нашего координатора, почему она не ест мясо, ну и искрометно балагурим на эту тему. Кто как умеет.

После завтрака – подъем на мачты, марсовые площадки, сайлинги и реи. Кто куда дотянется. Очень страшно. Но круто. Дальше спуск с марсовой площадки. В первый раз я только до нее добрался и там тупо потел, вцепившись в тросы. Далее много оживленных разговоров из серии «что там было, как ты спасся» и бесконечный смех, смех, смех. В 11:30 обед. Вроде и рано, но только успеваешь у соседа из Хьюстона отбивать себе немного перловки. Тут сильно помогают связи с олигархами, вернее сами олигархи, вернее один единственный и не совсем олигарх (по его собственному утверждению). Все так сложно, все так запутано. Наш дурдом едет дальше, вернее плывет, вернее идет. В 15:30 полдник, тянущий на обед с ужином. В 19:00, собственно, сам ужин, переходящий в утреннюю зарядку.

На следующий день – «была вчера среда, сегодня понедельник» – ты уже сходишь на берег в Норвегии. За неделю прожита мини-жизнь по всем социальным законами временного коллектива, про которые ты тут узнаешь от первого и единственного молдавского покорителя Эвереста, он же архитектор, он же яхтсмен, он же Гога, он же Гоша.

За плечами парусный аврал, пельменный аврал, пара-тройка морских узлов в голове, импровизированный концерт нас и ребят-курсантов и бесконечные байки, байки, байки. Девочки начинают лить слезы, еще завидев Норвежские берега.

Боцман тонко намекает, что если совесть есть – верните учебные веревки.

Алекс Дубас. Все святые смотрят на тебя

Я вообще-то могу договориться с собой, мне комфортно почти всегда и везде. Но бывают такие дни, когда после яркого приключения приходит особая форма тоски. Ее еще называют «светлая грусть». Сегодня я впервые столкнулся с тем, что не могу внятно рассказать о нашей экспедиции. Я не про факты, а про ощущения. Это также трудно, как объяснить, что такое любовь, человеку, который еще не пережил это чувство. Голова пустая. Что нового я могу поведать о закате в море? О звездном небе над колышущимися парусами? О том, как чужие люди становятся друзьями?

Я пытался показывать фотографии близким – всё не то. И парусник выглядит маленьким, хотя он больше ста метров. И шторм – каким-то сомнительным, хотя было честных шесть баллов. И рея, куда забирались на высоту 43-х метров – кажется невысокой. И мне приходится пояснять, что это высота 12-ти этажного дома. Что палуба «Крузенштерна» кажется оттуда не больше столовой ложки с рыбьим жиром.

Флешбэки еще частые и яркие. Но со временем будут утихать, стушевывая подробности и факты, а в итоге станут мифом. Поэтому, пока не поздно, ты стараешься зафиксировать впечатления…

Как гордишься за русских моряков, когда боцман учит юнгу подниматься по балясинам на мачту. Строго, твердо, но бережно, осторожно, без криков, без унижения. Когда на юте или баке застаешь моряков, читающих книгу. Бумажную книгу! Вот старший матрос увлечен приключениями Эраста Фандорина. А вот курсантка по фамилии Капитанова внимательно листает «Сто лет одиночества» Маркеса. Когда корабельная эстетика проявляется в мелочах. Где еще, скажите, подают борщ в супницах?

Как из любопытства просишь открыть тебе судовой храм – маленькое помещеньице с алтарем и иконами. Закрываешься там, и вдруг ты, отнюдь не религиозный человек, ощущаешь как все святые смотрят на тебя. Иисус – строго. Федор Ушаков – отстраненно. Богородица – с любовью. Покровитель моряков – Николай Угодник – понимающе.

Как таинственно мерцают в сумерках огоньки сигарет боцманов на юте.

Как слушаем с сыном, разделив наушники, музыку. Ты ставишь ему Земфиру. А он тебе музыку, которую сочинил сам. И эта музыка прекрасна. И вот это ощущение одиночества и одновременно встроенности в архитектуру целого мира, где мы уж точно не лишние.

Как замирает сердце, когда твой сын забирается на бом-брам рею. А потом идет по мачте. И ты отворачиваешься чтобы не смотреть, потому что понимаешь, что если он сорвется… Ужас родителя. Животный ужас. И, в то же время, невероятная гордость за него, ошеломляющее счастье, что он смог – докарабкался, переступая ножкой по канатам и тросам, прикрепил себя страховкой, такой ненадежной на вид, и превратился теперь в какую-то точку наверху. В маленького косолапого пингвинчика.

Как грозный на вид боцман Михаил – двойник мексиканского актера Дэнни Трехо, вдруг оказывается не человеком-камнем, а человеком-сердце. Когда под ворчание волны и нескончаемую сигарету ты слышишь историю его жизни. И в этой истории – и трагедия, и драма, и ты уже не понимаешь, как в душе этого человека могло остаться место для юмора и любви?

Ты ловишь себя на мысли, что прямо сейчас променял бы все на то, чтобы еще дальше плыть и плыть под парусами «Крузенштерна». Вперед. К себе. От себя. И снова – к себе.