«Клуб Шести»

Может и была у Теодора своя правда в объяснение того, что он собственно тут, в клубе, намутил. Но, если эта правда и была, то он её никому не рассказывал. А людям этого только и надо. Почему? А зачем? Людям нужна своя правда, та, которую они сами смогут разглядеть через призму субъективных догадок. Им даже как-то и не интересно, как оно там на самом деле. Неизвестность, вот что интригует! Можно домысливать и строить вдохновляющие предположения. А потом о них эмоционально рассказывать! Ого-го! Ведь это и есть – жизнь!

Иго-го. Если это и есть – жизнь, то жизнь, это не интересно.

В любых фильмах всё построено на этом недоговаривании. То есть, кто-то с кем-то просто недоговорил. Произошёл конфликт ценностей: он наступил на любимый мозоль ему и не знал, что этот мозоль – любимый (тот промолчал о статусе мозоля). А тот обозвал наступившего, допустим, «таблоидом» (просто газета вспомнилась плохая), не догадываясь, что слово «таблоид» для наступившего на мозоль – табу, закомплексовавшее его с детства. Всё, драма под ключ. С вырыванием волос и рыданиями в подушку. Взять бы, вернуться, популярно объяснить, так, для тупых: «Про мозоль не знал, извини!» – «Про таблоид ты мне не рассказывал, прости!», и – всё, из интриги – бжик! Ан нет, сценарист не дурак, ему сюжет растянуть надо. Если все друг с другом будут договаривать, то нечего будет потом домысливать, строить варианты, и незачем станут глупые поступки в дальнейшем. Это сценариста не прокормит. Ему надо выдержать регламент и интригу, что бы: А) денег получить, и Б) что бы зритель с читателем облились гремучими соплями над вымыслом. Классика жанра, одним словом. Станиславский круто всех поимел своей Системой. Он думал, что это – стёб, а получился флаг. Всем режиссёрам привет. Хватит вешать ружья, ребята, они, эти ваши ружья, давно не стреляют ни в последнем акте, ни на улицах.

Ночью боитесь по улицам гулять? Боитесь. Настоящих, стреляющих ружей боитесь. Ну и правильно, бойтесь. Так какого рожна?

И всё-таки, как сложно быть разумным. А с эмоциями что делать? Теодор застыл с торчащим пальцем, готовым было нажать на кнопку дверного звонка писателя Михал Романыча. Сердце щемит, дыхание сбивается. В мозгу молоточками стучат обрывки мыслей. Боже, сколько мне лет, что б так раздухаряться перед познанием истины?

Что он меня, укусит? Или я узнаю о безвременной кончине бедняги от инфаркта? А, может, он давно сжег свои рукописи и преспокойно проводит заседания на своей чинной работе? Да легко. Или ушёл в запой и не вернулся. Или висит на осине и у дерева трясутся листья? Или послал к чёрту моё мнение и продолжает выбирать, какую книжку напечатать первой. Не-ет, тут ошибочка – раз он в клуб больше не заявляется, то кто ж ему денег теперь на издание даст? Никто. Круг домыслов сужается, а варианты только прибавляются. Может статься, уехал он в деревню, перестал бриться и стричься, и ходит босиком аки обутый, в древнем рубище и с чугунным посохом. Или пишет теперь только в стол, что бы избавиться от соблазна бояться за количество читателя – просто не знать, будут когда-нибудь читатели или вообще, крысы сжуют его труды, уготованные для Вечности. А чем не вечность?

Выкакают крыски его странички, обернётся помёт прахом и смешается с землёй, а земля всё будет крутиться и крутиться вокруг солнца, пока всё это вообще не навернётся к чёртовой матери и продолжит свою вечность в ином ракурсе и перспективе. Вечность, она всякая бывает. С какой стороны смотреть. Ра-азная.

Звонок звонил уже несколько минут не переставая. Теодор задумавшись не заметил, как нажал кнопку. Так и держал, пока палец не онемел и не привёл своего хозяина в чувство. Не судьба. Дома никого нет. А как иначе? Законы классики жанра. Может, Станиславский со сценаристами – правы?

Теодор спрятал правую руку в карман брюк и сжал кукиш. А фиг вы угадали, шаманы шоу-бизнеса. Он позвонил в соседскую дверь. Открыла домохозяйка в засаленном переднике и высокой причёске.

– Добрый день! Извините за беспокойство. Я знакомый Михал Романыча. Второй день дозвониться не могу, толи дома нет, толи случилось что не дай бог? – пожал плечами, думая, что ещё сказать.- Волнуюсь я…

– А вы не волнуйтесь, молодой человек. Утром видела его, в парке бегал «от инфаркта». Такой убежит, и не только от инфаркта, чего ему станется? Так что, успокойтесь, вы себя берегите, а такую шельму, как ваш Михал Рымыч, Бог-то теперь не только не метит, но и вообще не трогает, ему там наверху, видимо, нашей с вами вони хватает, что бы ещё всякое… трогать. Ну, вы понимаете. Всего хорошего, молодой человек!

Выговорившись, тётушка удовлетворённо захлопнула рот и дверь.

С одной стороны…

Спокойней стало.

Блин, с другой стороны – засвербело. Не прошиб, значит этого бегемота. Лучше б, право, и не звонил. Иной раз, выходит, не следует искать первоисточник правды.

Лучше оставлять себе домыслы. Или… Вот именно! Или. Сейчас мы ему устроим.