«Клуб Шести»

Феи порхают по цветам. Нимфы нежатся в зеленоватых водах пруда.

Не просыпайся. И с тобою не встанет солнце, Мы не увидим сжигающий мысли свет.

Давай не проснёмся, просчитаем хотя бы до ста.

Во все времена, чтоб укрыться от бед,

Уйти, избежать гильотинный подъём,

Прятались только в сон.

Так давай не проснёмся, и пусть всё сгорит дотла!

У бушующей плоти – есть воля. У нас – покой.

Не откроем глаза, что б не видеть, как пляшет зола.

Не стал водопадом ручей? Мы попросим: «Спой!

О святой чистоте и стансах оставшихся жить, О белых одеждах в неведомых белых домах»…

Давай не проснёмся. Мы сможем ещё сохранить Хоть что-то живое в своих беспокойных снах.

Покой проник в дом Теодора. И исчез извечный стыд за бездарный день. Вечность даёт солнечные лучи, оживляющие всё живое, Вечность раскручивает землю по оси.

Вечность отсчитывает наше время. Она требует от нас только одного: осмысленности.

Мы – единственные тут, полностью разумные, с кого ещё спрашивать? Полной и постоянной осмысленности каждого мгновения. Или, на худой конец, дня. Дом строят и детей кормят и животные. Песни поют, ухаживают, любят и страдают, воюют за территории, следят за перенаселённостью и животные. Муравьи ведут фермерское хозяйство и обладают своеобразной письменностью. Им хватает и нескольких слов, главное – показать остальным, где нашёл пищу или в каком направлении – опасность.

Им – хватает.

Нам? Нет.

Чёртов разум, мающийся в двух килограммах серого вещества и зажатый в коробку черепа. Ему всего этого – недостаточно. Ему нужен полёт. И не в самолёте. Не на дельтаплане, параплане, космической ракете, хотя это тоже – хорошо. Разуму постоянно требуется полёт внутри собственной черепной коробки.

Теодор открыл глаза и захотел приключений. Точнее, оттого и проснулся, что приключений уже хотелось. Не открывая глаз, нащупал пепельницу, сигарету и zippa(у), подкурил и продолжил поиски, теперь телефона. Он вспомнил, что тогда, по возвращении из гостей, нашёл у себя в кармане клочок бумаги с её телефоном, так и не выбросил. Теперь вспомнил телефон наизусть, и это – знак.

Гудки показались адреналиновым морем, которое трудно перешагать по глади из конца в конец. Как далеки берега у ожидания.

– Аллё… – услышал глухое.

– Доброе утро, Ирэн! Это я! – на том конце что-то чертыхнулось и загремело, потрещало в трубке и снова задышало.- Узнала? У меня есть к тебе большое и деловое предложение: становись моим менеджером по выставкам, а? Поездим, мир посмотрим, деньгов заработаем, согласна? Вот и здорово, я зайду через час, ты свобода (?), замечательно (!), я только забегу в гастроном, что-нить захвачу, посидим, обсудим контракт. Или в ресторан?! Ты как?! Ну, разберёмся на месте, я скоро!

Он аккуратно повесил трубку. Молчание трубки только усилилось от этого.

В груди раздался тихий взрыв удовольствия.

Улица кичилась перед приезжими своей столичной принадлежностью: сверкала зеркалами витрин, задирала коленки у импозантных юных топ-моделей, гоняла из конца в конец «Мерседесы» и на все лады трещала «сотиками». Создавалось впечатление, что народ в столичном городке дома по телефону разговаривать не умеет – обязательно выбегает на улицу, громко выдавать семейные тайны. Большой городской колхоз, только с единственной разницей: здесь никому ни до кого нет дела. Оно и к лучшему.

Теодор шёл весь в белом. Пешком, без коня. Неплохо бы он смотрелся весь в белом и на коне. В яблоках. В городе замечают от лошадей запах навоза. Это расстраивает людей романтичных. И детей. Дети узнают, что сказки попахивают навозом. Эх, знали бы они, что тогда, во времена былинные, ещё не было даже зубной пасты и антиперспирантов. Попахивало в сказках – будь здоров… Поэтому, теперь можно и без коня. Так. В белом.

Приятно было сейчас переживать самые лучшие для человека минуты – предвкушения.

Это потом, потом-потом он выйдет весь в делах нового проекта, уже знаменитый и оцененный, его будут узнавать на улицах и просить автографы. Потом. А пока – он перед восхождением на свой Эверест. Пора. Долго его лучшие картины из Серии ждут своего часа. И теперь этот час наступает. Теперь перед ним откроются все галереи мира, о нём станут писать глянцевые журналы, называя сперва «модным», а уж потом – классиком. Живым классиком. Которым он уже себя чувствует, и сам в этом уверен.

М-да… Уверен? Точно? Ну, может и не совсем, но это его личное дело, это дело его собственной души, как себя ощущать. Но сверху и сбоку, визуально для всех, он обязан быть уверен. Тогда эта уверенность будет способна заражать других. Так Сальвадор Дали приехал покорять Америку – с хлебным батоном на голове вместо шляпы. Батон был знаком встречающей его Америке – к вам приехал истинный художник, классик, на которого вы будете молиться. Так то.