Клубничное убийство

В комнате повисло молчание. Клебовников о чем‑то размышлял, уставившись в одну точку, Сильвестр занялся своим остывшим чаем.

— Да, не ожидал я такого разговора, — наконец заговорил гость. — Не знаю, благодарить мне вас или послать к черту… Не обижайтесь, это я фигурально, в смысле — не придавать значения.

— Да вы просто обдумайте все, что я вам рассказал. Вдруг пригодится?

— За откровенность я вам, конечно, благодарен. Но в любом случае не могу пообещать, что все в редакции сохранится так, как было при Алле…

— А я вам снова повторяю — мне ни гарантий, ни обещаний не надо. Я же объяснил, что мои мотивы совсем иные… Впрочем, одну просьбу можно?

Клебовников мгновенно насторожился.

— Да я сейчас совсем о другом, — заметив реакцию собеседника, махнул рукой Бессонов. — Может быть, этого и не стоило говорить, но… У нас с Аллой были очень сердечные отношения, только вот я, признаюсь, был к ней неравнодушен. Как мужчина.

— По‑моему, и она к вам была неравнодушна. Как женщина, — грустно усмехнулся Клебовников и тут же поспешно добавил: — Простите.

— Я только хотел спросить у вас… Ведь вы последний, кто ее видел… Расскажите мне о… Господи, даже не знаю, зачем все это! — Сильвестр резко отвернул голову к окну.

— Ничего, я понимаю, — Клебовников немного помолчал, качая в руке пустую чашку. — Мы в тот день решили поужинать после работы в ресторане. Нас же дома не ждет никто. Да еще надо было обсудить несколько вопросов, а то в редакции не всегда получается, там ведь с утра до вечера бедлам, не поговоришь спокойно. А так — приятное с полезным… Мы и сидели‑то недолго. Алла жаловалась, что недосыпает, а назавтра вставать рано — у нее первая встреча на девять утра была назначена. Дошли до стоянки вместе. Холодно было, мороз, снег, да еще темновато там. Я хотел, чтобы она первая поехала, но тут ей позвонили, и она мне махнула рукой — поезжай, мол, пока.

Николай замолчал, словно собираясь с мыслями. Потом тихо вздохнул:

— Вот и все.

Осторожно вошедшая в комнату Майя, воспользовавшись паузой в разговоре, поинтересовалась у гостя:

— Вам кофе еще сварить?

Клебовников, словно очнувшись, тряхнул головой и едва заметно улыбнулся Майе:

— Да, только покрепче, пожалуйста. — И дождавшись, пока она скроется за дверью, обратился к Сильвестру. — А теперь вот я хочу задать вам один вопрос. Можно?

Тот сделал рукой приглашающий жест.

— Каюсь, но когда я согласился к вам приехать, имел встречный интерес. Алла перед смертью мне сказала, — так, вскользь, — что вы каким‑то образом причастны к расследованию убийства Иры Аршанской. Это правда?

Сильвестр ограничился молчаливым вежливым кивком.

— Вы сотрудник милиции или частный детектив?

— Ни то и ни другое.

— А что же тогда?

— Консультант на общественных началах. Такой, знаете, не очень добровольный помощник.

— А как же быть со смертью Аллы?

— Ну… Этим милиция занимается.

— А вы?

— Что — я? У меня и полномочий никаких нет. Сижу вот дома почти безвылазно, размышляю. Разве что они сами обратятся ко мне.

— Просто я могу рассказать нечто такое, что, возможно, поможет расследованию.

— Почему мне? Кстати, а следователю вы это уже рассказали?

— Никому я это не рассказывал, — взгляд Клебовникова, устремленный на Бессонова, мгновенно стал неприветливым и колючим. — Я и вам‑то рассказать решил только сейчас. Присматривался — стоит ли это делать, тот ли вы человек.

— Решили — тот?

— Не знаю. Но больше вроде бы и некому. К тому же у вас к Алле особое отношение.

— Почему все‑таки не в милицию?

— Вы сейчас все поймете. Я бы хотел, чтобы к моим словам отнеслись серьезно, хотя это и нематериальные улики, а наблюдения, случайные впечатления. Короче говоря, однажды в сумочке у Аллы я увидел пистолет.

Мельком, совершенно случайно. Про пистолет, кстати, я следователям сообщил. Просто голый факт.

На самом же деле есть еще кое‑что. Когда я в первый раз пистолет заметил, сразу спросил — это твой? Она засмеялась и сказала — нет, поиграть взяла. А когда я через какое‑то время попробовал вернуться к неприятной теме — спросил про пистолет — она разозлилась и сказала, что мне померещилось. Но это не все. Раза три, хорошо выпив, она говорила вещи, от которых мне становилось не по себе.

— Что именно?

— Дословно не воспроизведу, но за смысл ручаюсь — она очень кого‑то боялась. Причем настолько, что готова была нанимать охрану, менять имя и даже уехать жить в другую страну с другим паспортом. Но потом все проходило, и она не желала разговаривать на эту тему. Ну, и как, по‑вашему — могу я все это милиции рассказывать? Милиции фамилии подавай. Кого боялась? Почему? Знаете, что получится? Я расскажу, меня же потом будут допрашивать до посинения.

— Наверное, вы правы, — вздохнул Сильвестр, — но что это нам дает, кроме неясных подозрений? Допустим, были причины бояться. А если это фобии — проклятье жителей мегаполисов?

— Я подумал: вдруг пригодится. Что ж, спасибо за гостеприимство и за информацию — обдумаю. А насчет того, что я рассказал, — думайте уже вы. Если потребуюсь, звоните, буду рад слышать.