Клубок со змеями

Как добрался до нашей палатки, я не помнил. Видимо, мозг был настолько одурманен и занят нехорошими мыслями, что этот отрезок полностью выветрился из памяти. Единственное, что я осознал — меч мне не вернули. Ну, это было очевидно. Настолько очевидно, что нужно быть полным дураком, дабы надеяться на обратное. Ввалившись в палатку, я грохнулся на циновку. Хмель внутри притуплял вновь накативший приступ слабости и боль в руке, которая от излишних нагрузок и переживаний разгорелась с новой силой.

Бастет была внутри. Она сидела в углу напротив, но не смотрела в мою сторону.

— У меня есть отличные новости, — весело произнес я.

— Неужели? — безликим тоном ответила она.

Будь я полностью трезв, то обязательно обратил на это внимание. Ее голос звучал отстраненно и безжизненно. Но состояние, в котором я пребывал, не позволяло четко воспринимать действительность.

— Ага. Когда ты узнаешь ее, то наверняка лопнешь со смеху.

Бастет оставила мою новую реплику без внимания, чем слегка задела меня:

— Не хочешь со мной разговаривать?

— Ты пьян, — все тот же безжизненный тон.

— Только не делай, пожалуйста, из этого вселенскую скорбь, хорошо? У меня был веский повод напиться.

Она ничего не ответила, продолжая, молча, смотреть в угол. Только сейчас, протерев начавшие слезиться глаза, я заметил, что она полностью обнажена.

— А-а-а, — протянул я, — кажется, начинаю понимать, откуда взялся такой холодный тон. Ты решила подготовиться, сделать мне приятное и весело провести время? А я заявился в, так скажем, не совсем приглядном виде. Ну-у, что ж, приношу свои искренние извинения, — последнюю фразу я сказал нарочито язвительным тоном.

Какое-то время Бастет не реагировала на мои слова, однако затем она повернулась, и я тут же пожалел о том, что сказал.

На ее левой скуле виднелся огромный синяк. В некоторых местах кожа была ободрана. Под носом темнела запекшаяся кровь, а большие подтеки почти целиком покрывали плечи и грудь.

Несмотря на избыток вина, до меня мгновенно дошло то, что с ней произошло. Хмель стремительно начал испарятся из головы, словно меня облили кипятком в парильне. Сердце под напором чувств забилось с такой скоростью, что могло разорваться в любую секунду, но в данный момент это не слишком волновало. Меня переполняла неконтролируемая злоба. На Хазина. На его наемников. На всех них, сотворивших это. Но прежде всего, на себя. Я оставил ее здесь. Без оружия. Я напился, как последний неотесанный мужлан. Да, оставь я ей меч, это все равно мало что изменило. Может, стало бы только хуже. Но в то мгновение я оказался неспособен мыслить столь глубоко.

Бросив на меня выразительный взгляд, полный сдерживаемой боли, Бастет вновь отвернулась и устремила взор в пустоту. Не говоря ни слова, я медленно пододвинулся к ней и нежно обнял здоровой рукой чуть ниже шеи. Уже через несколько минут предплечье стало полностью мокрым от потока беззвучных слез, которых немало пролилось в то злосчастное утро.

20

Сквозь щель полога палатки, я внимательно наблюдал, как двое наемников набирают воду из колодца, сверкая доспехами в лучах восходящего солнца.

— Пейте, пейте, ублюдки, — злорадно прошептал я, — надеюсь, вас скрутит так, что вы ненадолго тут задержитесь и отправитесь прямиком в загробный мир.

Наверняка это уже не первый их заход, а если вода отравлена, то последствия не должны заставить себя ждать.

— Ты что-то сказал? — услышал я позади мрачный голос Бастет.

Со вчерашнего дня она не проронила ни слова, продолжая молча смотреть в пустоту. Глупо было ожидать от нее другого.

— Ничего, — ответил я, продолжая наблюдение за тем, что происходит снаружи.

Мысли о том, как перехитрить Азамата и обезопасить себя от него практически испарились. Еще вчера они казались мне такими важными, а сейчас я, разве что, мог посмеяться над ними. Теперь меня беспокоило только одно — надежда, что разбойники смогут одержать верх над отрядом наемников, ибо никаких надежд о своей дальнейшей судьбе в случае победы Хазина я не питал. Жирный караванщик, скорее всего, просто прикончит меня. И это в лучшем случае. В худшем же — продаст за бесценок какому-нибудь рабовладельцу, чтобы я выносил за ним горшки с дерьмом. На большее я ведь уже не способен.

«Нет уж, лучше попытать счастья с Азаматом и его бочкой».

Я тряхнул головой, прерывая поток неприятных мыслей, и вернулся к наблюдению за стражами каравана. Они по-прежнему стояли возле колодца.

— Что там с Салитисом? — разрезал тишину хриплый голос одного из наемников, набиравших воду.

— Не знаю, — растерянно произнес второй, — он со вчерашнего вечера не встает с постели. Его постоянно рвет и лихорадит.

— Видимо, продукты караванщика оказались не такими свежими, как он нам рассказывал, — сказал первый, сплюнув на песок.

— Думаешь дело в сушеных финиках? Я ведь тоже их ел. Ты их ел — все ели. Но страдает лишь Салитис!

— Не он один, — мрачно ответил первый, выливая воду в большой глиняный сосуд, а затем переставляя его на носилки.

— Не один?