Клудж. Книги. Люди. Путешествия

Несмотря на то что в пермских газетах в объявлениях о недвижимости бытует формулировка «первый этаж и Закамск не предлагать», Закамск производит впечатление очень живого города, целиком состоящего из достопримечательностей: вот парк вокруг кинотеатра – тут зэки ловили пионеров и вешали их на галстуках, вот школа, где учился писатель и где недавно раскрыли банду убийц, укомплектованную десятиклассниками и пятиклассниками, вот Дом пионеров, где бился за детей кружковод Иванов.

Чем, кстати, кончилась история с музеем?

Кончилось тем, что в какой-то момент недоброжелатели в руководстве забыли продлить со спонсором договор о безвозмездной аренде помещения и кружок лишился своей скромной площади; на этом его история и закончилась – раздосадованный Осетрыч свернул экспозицию; флотилия была спущена в Каму, где – по примеру белогвардейского генерала Пепеляева, спалившего в 1919-м, назло красным, в устье Чусовой все суда Камского пароходства, – была торжественно предана огню.

Иванов – один из первых профессиональных писателей пореформенной России нового типа. Он не из учебников маркетинга, а просто из собственного опыта усвоил, что рассчитывать следует только на себя, что ради того, чтобы добиться цели, позволено почти все, что полная приватизация ужасна, но и она в конце концов может вывезти (так в путеводителе сказано: что частные турбазы на Чусовой сами должны сделать из нее заповедную реку), что народ сам по себе, не усмиренный культурой, – глуп и безволен, и нечего испытывать перед ним чувство интеллигентской вины, но при этом и отказываться от ответственности за него тоже не стоит, если у тебя есть дар как-то на него повлиять. Ставь уродов – с палочками, с ручками, с головами; когда-нибудь это сработает.

Самое удивительное место Закамска – затон: живописная гавань, где зимуют корабли. Сверху, с обрыва, панорама похожа на зады какого-то речного «Мосфильма» с утопающими во льду плавконструкциями из «Бесприданницы», «Тома Сойера», «Волги-Волги» и «Танкера „Дербент“».

– Вот тут Служкин катался на кардонке, а вон на той скамейке они с Машей сидели.

Может быть, один из самых важных талантов Иванова – «лозоходческий»: идеально выбирать место. Глядя на этот затон, на камскую ширь за ним, отчетливо понимаешь, что пропить глобус здесь может только самый распоследний оболтус: тут это не школьный размалеванный шар, а вещь совершенно насущная, потому что из этого места, как и сказано в «Географе», рукой подать хоть до Волги, хоть до Новой Зеландии, везде будет течь одна и та же вода, которая преодолевает любые расстояния; вроде запертое пространство – а простор страшный. Вмерзшие в лед, словно жертвы глобального похолодания, суда – такой же мощный и понятный символ, как лермонтовский парус.

– А вон там, в конторе, работала у меня в романе Сашенька Рунева.

– И читали они здесь «Географа»?

– Да, похоже, нет. Хотя вот у завуча в школе, где я работал, тоже оказалась дочь Маша.

– И чего?

– Чего-чего – обиделась. Хотя это не про нее, конечно. На камском берегу, возле «сосен на цыпочках» и лодок, становится понятно, откуда взялись путеводитель, история про Чусовую и романтический «Географ», – тут то, что Мамин-Сибиряк называл «природной страстью к воде». Иванов, собственно, и сейчас такой – ему надо, чтоб простор и воду чувствовать; он сидит на реке, как на героине.

– У меня в романе все выдумано, но топонимика очень точная – мне так представлять легче. Вот через этот забор пьяного Служкина за сигарету пыталась перетащить шпана.

Ровно в этот момент мне приходит эсэмэска уже от третьего человека с одним и тем же вопросом: «А он пьет?»

– Вы пьете? – машинально спрашиваю я.

В Москве я слышал анекдот о том, что когда в «Афишу» приезжал Иванов, то на предложение выпить он ответил:

«Дык… закодирован-то я», сильно почему-то окая.

– Пью… но редко. И не могу понемногу: рюмку там – рюмку здесь. Я раз уж сажусь, то основательно, очень не люблю останавливаться на полдороге. Я даже в последний раз, когда пил с режиссером, на поезд плюнул, остался, чтобы допить.

А вот, наконец, школа, в которой работал Служкин, – узнаваемое функциональное здание.

– Вот окна кабинета Географа, – показывает на второй этаж.

Надпись «10А РУЛИТ!!!» выведена очень крупными буквами – пожалуй, ее видно из окна Служкина, чей дом находится практически встык со школой. То есть не Служкина – Иванова, конечно.

Когда жилплощадь Иванова будет выкуплена краевой администрацией и квартиру превратят в мемориальный музей, посетители будут бунтовать – здесь нет ни чиппендейловского комодика, ни супницы веджвудского фарфора, ни легированной лопатки атомного бомбардировщика; в газетных объявлениях о съеме обстановка такого рода описывается формулой «мебель сборная». На открытых антресолях по-спартански свернулись калачиками «пенки», в «кабинете» раскорячились на полу брезентовые баулы с «разобранными катамаранами». Типичная трехкомнатная интеллигента семидесятых – да так оно и есть, бывшая родительская.