Клудж. Книги. Люди. Путешествия

У Драгунского есть рассказ про то, как мальчишки решили спрыгнуть с парашютной вышки. Долго стояли в очереди – разношерстной, даже с иностранцами, и, оказавшись наверху, поняли, что бывают в жизни идеи и получше. Просто сдать назад, однако, оказалось невозможно – «перед иностранцами неудобно». Нечто подобное произошло и с нами – мы целый день бродили по небольшой (по китайским меркам: население примерно, как во всей Германии) рыбацкой деревеньке: крытые горбатые мостики, восьмиугольные башенки, голубые павильоны, украшенные резьбой по самшиту, укромные садики с миртовыми деревьями и лотосами, зигзагообразные – обмануть злых духов – переходы с острова на остров, отражающиеся в водоеме пагоды с загнутыми крышами из глазурованной черепицы, живописные беседки, чайные домики с романтическими названиями («Весеннее небо», «Белая камелия», «Западная палата») и все такое. Была зима – влажная, с пронизывающим океанским ветром, как и положено в окрестностях Шанхая, и мы здорово промерзли – поэтому подошли к выбору ресторана с особой тщательностью. Тот, что нам приглянулся, оказался, как большинство «хороших» китайских ресторанов, банкетным залом с колоннами, уходящими куда-то к дальним пределам Солнечной системы. Мы поняли, что останемся ужинать именно здесь в тот момент, когда увидели, что на каждом столе установлен металлический, под метр в диаметре, котел: «Ух ты! Как на уроках зельеварения в „Гарри Поттере“!» Над котлами клубился ароматный пар, достигавший красных бумажных потолочных шаров-фонарей, и видны были головы едоков – которые деловито окунали в бурлящую жидкость что-то такое, что затем заставляло их хрустеть, подчавкивать, мурлыкать и урчать от удовольствия. Что конкретно они вкушали, осталось неясным, однако не присоединиться к этому ритуалу было невозможно – экзотика, уж в наших-то китайских ресторанах точно такого не сыщешь! Свободным оставался всего один стол – и мы решительно промаршировали к нему, в надежде на незабываемый гастрономический опыт.

Появление наше, что греха таить, вызвало среди публики известный интерес – на такой, пожалуй, могла бы рассчитывать забредшая в московский ресторан экзотически одетая эфиопская или шриланкийская пара; внимание, отчасти даже лестное – по крайней мере до того момента, когда официант, получив заказ принести нам то же, что едят за соседним, и вот за тем, и за тем столиками, – таки принес нам это.

– Финикс ин тайгер скин, – торжественно провозгласил джентльмен в розовой ливрее, явно одобряя столь изысканный выбор: Феникс в тигровой шкуре.

В детстве у меня жила такса; в середине восьмидесятых ее кормили отборными сахарными косточками, в девяностых – «чаппи» и «педигрипалом»; был, однако, момент в конце восьмидесятых, когда в силу политических причин не было ничего – и приходилось покупать ей куриные лапы; такса выла от ужаса, но глодала их – а что поделаешь, голод не тетка. Именно их, к нашему ужасу, и принес официант – щедрую, штук по двадцать на нос, порцию замороженных куриных лап: сизо-желтых, морщинистых, пупырчатых, с когтями, как у галапагосских игуан.

Наша реакция вызвала у окружающих дополнительный прилив интереса; так оживляется русский человек, когда видит, что какой-нибудь итальянец или араб мается, глядя на предложенную ему рюмку водки; все, кто мог видеть нас с соседних столов, заерзали и даже привстали – не дай бог пропустить тот момент, когда мы наконец вонзим зубы в этот восхитительный гибрид костей, хрящей и жил.

– Сам макай, – шипит мне в ответ моя спутница.

– Не хочу!

Перед иностранцами неудобно!

С тех пор это самое «макай» и «Китай» намертво зарифмовались у меня в голове; психотравма, полученная за тем ужином, сформировала мое восприятие этой страны. Кто-то ездит туда за архитектурой, кто-то за ландшафтами, кто-то за древностями, кто-то – за миром будущего. Для меня эта страна – кипящий котел, со дна которого, как из шляпы фокусника, постоянно всплывает нечто абсолютно непредсказуемое.