Клык и металл

Его грудь сжало тисками. Каждая его часть притягивала Уинтер к нему. Его пальцы сжимались, руки крепче обнимали, тело силилось прильнуть ближе, пока он притягивал её к себе, прижимал как можно теснее.

Они целовались.

Они целовались до тех пор, пока он не вернулся в то состояние, пока его разум не померк.

Он замедлил её.

Почувствовал, как её боль усиливается.

Эта боль ощущалась бездонной.

Бл*дь, она ощущалась бездонной, безвременной, несравнимой ни с чем, что он когда-либо чувствовал прежде…

Но она была знакомой. Такой чертовски знакомой.

Чем дольше Ник плавал в этой боли, тем сильнее бунтовал его разум, ничего так не желая, как слиться с ней. Он не позволял себе думать об опасности этого, о том, к чему это привело в прошлый раз, и что он сделал с ней, когда в последний раз позволил себе потерять контроль.

Он хотел показать ей всё.

Даже те вещи, которые он не должен ей показывать.

Даже вещи, которые он никому не должен показывать. Он знал, что это лишь причинит Уинтер боль; это ни за что не сделает их ближе. Та часть его разума… или крови… или «света»… или что это было, бл*дь… не заботилась. Она вообще об этом не переживала.

Затем Ник принялся задирать её платье, пока та боль кричала на него, вызывала ноющее ощущение в ладонях и пальцах, делала его мышцы каменно твёрдыми, превращала тот жар в его груди в бушующее пламя, делала его агрессивным.

Господи, эта боль вызывала в нём отчаяние.

Бл*дское отчаяние.

И снова той его части не было никакого дела. Эта часть не желала обсуждать. Её не интересовали никакие рассудительные подходы.

Ник встал прежде, чем принял сознательное решение.

Он поднял Уинтер на руки.

…затем он уложил её на стол. Он отпихнул в сторону карты Таро, стопку бумаги — это выглядело таким архаичным и старомодным для его вампирского взгляда, что он едва мог осмыслить, для чего ей может пригодиться настоящая бумага. Он оттолкнул нож на подставке, чашку с камнями и кристаллами. Ему пришлось сдержаться, чтобы не расшвырять тут всё, даже аквариум, даже кристалл на подставке из кованого железа.

Он дёрнул и разорвал её трусики, не останавливаясь, чтобы подумать над этим.

Он расположил себя, расположил свой член.

Он скользнул в неё до упора и…

Gaos.

Бл*дский gaos…

Всё остановилось.

Ник почувствовал, как обида Уинтер усилилась, стала ещё хуже, и та боль не рассеивалась, ей вообще не помогало ничего из его действий. Он ощущал её злость, ту её часть, которая не хотела это чувствовать, не желала испытывать те мягкие эмоции, вообще не хотела быть уязвимой перед ним.

Почему-то это лишь сильнее тронуло его, усилило желание защитить.

Он всё ещё не мог думать достаточно связно, чтобы понять, что та вещь, от которой он хотел… нет, та вещь, от которой ему нужно защитить её… это он сам.

Уинтер притягивала его даже в ярости.

Она притягивала его своим светом, своим чёртовым светом видящей, связью между их кровью…

Когда Ник вновь сумел видеть, он трахал её, придавливая своим весом и руками к столу. Он сжимал её волосы, стараясь контролировать себя, вколачиваясь в неё и постанывая от каждого толчка.

Это причиняло боль. Gaos, это причиняло охеренную боль.

I'thir li'dare…

Она снова ударила его.

Она ударила его по груди.

Ник почувствовал, как она думает, и её боль усилилась.

Она ещё сильнее ударила по нему.

«Прекрати говорить это! Прекрати думать на языке видящих!»

Она бросила эти слова в него, и её мысли переполнились яростью.

Гнев. Безудержный гнев, словно она хотела снова ударить его, продолжать бить, пока не достучится до него, пока не причинит настоящую боль.

«Ублюдок, — её глаза заблестели, сердито глядя на него. — Прекрати говорить на прекси. Я знаю, откуда это пошло. Я знаю, откуда пошли эти чёртовы словечки видящих, и это не от Малека. Не от Тай. Совершенно точно не от меня, бл*дь…»

Её боль усилилась, и Ник сорвался, вколачиваясь в неё ещё сильнее.

Он кончил.

Эмоции безжалостно ударили по нему. Он не сумел их сдержать.

Он застонал, сдёргивая платье с её шеи и вжимаясь всем весом в её тело. Он впился клыками в её плечо. Он почувствовал, как у Уинтер перехватило дыхание, а боль в ней усилилась, когда он начал пить, а потом она тоже кончила, забившись под ним, выгибаясь и вспотев всем телом.

Она прокричала его имя, и боль в них обоих усилилась.

То другое чувство в ней тоже ухудшилось, становясь почти невыносимым, когда она впилась ногтями в его спину под рубашкой.

«Я ненавижу тебя, — подумала она в его адрес, и то горе делалось лишь острее. — Я тебя ненавижу…»

Эти слова причинили ему боль.

Ник всё ещё кончал, стискивая её бёдра ладонями, но Господи, как это ранило.

Он знал, что это ранит лишь сильнее, когда он вновь сможет думать ясно.

Каким-то уголком своего сознания он даже сейчас понимал, что это лишь самое начало боли из-за того, что он сделал.