А вот к тусклым огонькам, тлеющим на посохах в руках семи закутанных в балахоны фигур, это, похоже, не относилось. Друиды (кто же ещё это мог быть?) выстроились на набережной полукругом. В центре его полукруга стоял восьмой – с пустыми руками и откинутом за спину капюшоном. Огоньки на посохах указывали на него, и их острые, зелёные лучики кололи глаза, вынуждая закрываться изодранным рукавом балахона.
– Друид Эреман, знай: сейчас твоё имя звучит в последний раз. – заговорил один из семи. – После этого оно будет навсегда стёрто из памяти Братства. Но сам ты останешься жив – и испытаешь самые ужасные муки, которые только могут выпасть на долю человеческого существа. Ибо, после всего содеянного, ты – всего лишь
Порченый дёрнулся. Даже тьма не могла скрыть презрение, проступившее на его лице.
– Да, именно так! – голос зазвучал громче. – Муки твои,
Пауза. Болотные огоньки на кончиках жезлов настороженно тлели.
– Знай,
– Сколько раз повторять – я не знаю! – хрипло выкрикнул тот, кого обрекли быть
– Возможно, ты не лжёшь. – голос был непреклонен, неумолим. – Его корни – друид указал жезлом на
Голос Лугайда превратился в звенящий рык – такой мощи, что стайка шипомордников, терпеливо дожидавшихся в конце набережной, поджала чешуйчатые хвосты и потрусила прочь.
– Ищи,
Порченый прикрыл рукавом балахона лицо, прячась от этих слов – но они падали, размеренно, обжигая мозг расплавленными каплями свинцовой неизбежности.
– Иди, прими свою муку! И помни – ты можешь её прекратить!
Посохи ярко вспыхнули, Порченый вздрогнул всем телом от новых уколов зелёных жал, попятился – и ступил на взбороздивший набережную корень. Зелёные огоньки бешено пульсировали; следуя их ритму, он механически, словно кукла на невидимых ниточках, переставлял ноги, отступая спиной вперёд по неверному мостику. Внизу, в гнилой, чёрной, как смола воде извивались щупальца кикимор – отвратительные твари собрались в предвкушении добычи. Но бывший друид их не замечал: шаг, шаг, шаг – пока лопатки не упёрлись в иссечённую глубокими трещинами ствол
Его ждали. Кора лопнула, словно раскрылся узкий вертикальный зев – и несчастный был смят, сжёван его краями, словно чудовищными беззубыми дёснами. Над водой повис вибрирующий вой запредельной муки.
И вдруг всё, разом, кончилось. Набережную залила мертвящая тишина. Огоньки на жезлах погасли, тьма поглотила и берег, и торчащие из воды корни, и кикимор, разочарованно расползающихся по своим норам под чернолесским берегом.
– Позвольте мне сказать, мастер…
Трен склонился перед Верховным друидом. Остальные терпеливо ждали в почтительном отдалении.
– Мне очень стыдно, что я подвёл вас. Не сумел избежать огласки ужасных поступков Эре…
– Молчи! – Лугайд сделал протестующий жест. – Это имя более не должно звучать.
Поклон стал глубже.
– Я хочу принести вам извинения. Поскольку случившееся целиком на моей совести, позвольте мне удалиться в изгнание.
Смешок – словно струйка песка просыпалась на каменную, высушенную ветром плиту.
– Надеюсь, ты не намерен последовать за теми, из Грачёвки? Такое наказание было бы чересчур суровым.
Пауза, долгая, тягучая, как кровь шипомордника.
– Нет. Для изгнания я выбрал Запретный Лес.
Лугайд не показал своих чувств – но собеседник заметил, как дрогнула тень под капюшоном
«… как будто понятие «тень» имеет смысл в затопившей всё вокруг
– Это… тяжёлое решение.
Пауза.
– Под стать тяжести вины.
– Справедливо. Да будет так.
Огоньки на концах жезлов на мгновение вспыхнули, разгоняя окутавший семерых мрак.
– То, что случилось – далеко не последнее испытание в череде тех, что нас ожидают. Когда придёт время следующего, тебя призовут из изгнания. Если, конечно, ты к тому времени будешь жив.
Вместо ответа Трен ещё ниже склонил голову, так, что края капюшона задевали пальцы, сжимающие посох.
– Так решено, и так сбудется.