Клыки Доброй Матери

— Он выдаёт себя за меня, — со злостью прошептал наместник, тоже наклонившись к прорехе меж листвы и указывая пальцем. — А я ничего не могу сделать!

Поно его не слушал. Он заметил третью повозку, где сидели двое в золотых нарядах. Улыбаясь, они протягивали руки, и люди толкались, чтобы коснуться их, и отходили, счастливые, и глядели вслед. Меж этих двоих сидела Нуру, бледная, со сжатыми губами.

— Выйдем на дорогу! — зашептал Поно, хватая Фаруха за край одежды. — Выйдем, покажемся, откроем их обман!

— Кто нам поверит? — зашипел тот, отрывая от себя его пальцы. — Бахари скажет, я самозванец. Храмовники подтвердят. Уж они-то знают меня в лицо, они видят, что в повозке не я — значит, они заодно с Бахари. Здесь и другие мои советники… о, я запомню каждого, и они пожалеют! Предатели, паршивые псы!

— Как же они пожалеют, если ты прячешься, трус?

— Мы пойдём за ними, — сказал Фарух, глядя на дорогу и зло дёргая лист, но тот всё не обрывался. — Мы пойдём за ними… Посмотри: эти люди ходили ко мне на суд, видели меня, а им подсунули ряженую куклу с раскрашенным лицом, и никто не усомнился, что это я! Все они пожалеют… И что за урода нашёл Бахари: глаза на носу, а нос как крюк!

— Прямо как ты, вот его и приняли за тебя…

— Я запомню каждое твоё слово, каждое, и не думай, что спущу! Но сейчас мы нужны друг другу. Ты хочешь спасти сестру, а я не могу упустить Бахари. Он идёт к источнику. Идти должен я, а не он! Мы пойдём за ними, и мы что-то придумаем.

А быки всё шли, качая головами, и люди шли. Кто-то уже отставал: провёл уходящих до окраин, и довольно. Гончарный круг завертелся, глина расползлась, и небо, недавно чистое, быстро заволокло.

— Великие Брат и Сестра понесут счастье в другие земли! — летел напевный голос храмовника над всеми голосами. — Светлоликий Фарух, отец Тёмных Долин и Цветных Песков, Жёлтого берега и Сердца Земель, пойдёт с ними, чтобы исцелиться в пути. В его отсутствие Фаникией правит совет. Каждый, кто нуждается в справедливом суде, получит его…

— Отчего назвали не все мои имена? — спросил Фарух. — Пропустили всё, что о Великом Гончаре и Печи. Неужели и правда взамен него пришли новые боги? Если так, они не всемогущи. Они не сумели меня найти.

— Или ты им и даром не нужен, — сказал Поно.

Фарух с силой наступил ему на ногу. Поно, едва не вскрикнув, оттолкнул его и поморщился.

— Хочешь, чтобы нас заметили? — прошипел он сердито, потёр ступню и вновь раздвинул ветви, чтобы глядеть.

Последняя из повозок проехала мимо. Нуру бросила взгляд, только взгляд, даже головы не повернула, и Поно закусил губы.

— Зачем она им? — прошептал Фарух над ухом. — Что в ней такого? Везут без почёта — смотри, как одеты сами, а она как работница. Наряд испачкан кровью, сменить не дали. Усадили меж собой — много чести! Нет, они её стерегут. Стерегут, а зачем?

— Может, это не они пробудили каменного человека, — зашептал Поно в ответ, — а она? Тогда она им нужна.

— Тогда они не боги! Кочевники обманули всех. Теперь они пойдут к источнику… О, Бахари, глупец, что ты наделал! Кто испьёт из источника? Что будет дальше?

Поно молчал, не зная, что ответить. Повозки проехали. Кто-то ещё глядел им вслед, прочие же расходились, переговариваясь. В голосах звучала радость — оттого ли, что грела вера в обещанное счастье, оттого ли, что кочевники так скоро уехали, — а Великий Гончар отгородился, разбросал мокрую глину и всё перемешивал, всё подливал воды. До того, что творилось внизу, ему и дела не было.

— Бахари взял с собой только двоих, — задумчиво сказал Фарух. — Отчего?

— Как же — двоих? С ним шли и работники, и воины — несколько десятков!

— Это разве люди? Это никто. При нём всегда были четверо, но сегодня я не видел Хатари и Нибу. Может, он послал их другой дорогой?..

— Может, велел им тебя искать? Ведь это дело поручишь не всякому!

— Возможно…

Наместник задумался, поглаживая подбородок длинными пальцами.

Затоптанные цветы остались на дороге, белые и розовые. Даже здесь, в Фаникии, не знавшей нужды в воде, цветы были роскошью. Работники бросали их из широких корзин, чтобы почтить богов и наместника, а теперь это великолепие погибло под ногами.

Их запрещали поднимать, стражи следили за этим. Но уж наверное, во многих домах сегодня будут плавать в глиняных мисках цветы, розовые и белые, в память об этом дне.

— Один из нас выдаст себя за музыканта, другой — за его спутника, — сказал Фарух. — Идём, соберёшь вещи! Музыкантом буду я.

— Ты? Этот зверь оставлен моей сестре, а ты кривишься, когда он проходит рядом. Он не станет тебя слушать, и никто не поверит, что это ты раздобыл пакари!

— А ты слышал ли, как поёшь? Тебя побьют камнями за то, что посмел выдать себя за музыканта!

— А ты даже так не умеешь! — сердито сказал Поно.

— Не умею? Меня учили всякому. Уж спеть я смогу, и даже сыграть, если дадут вайату, — сказал Фарух заносчиво. — Что до зверя, он послушает меня. Вот, он уже ходит за мной.

Пакари, похрюкивая, вскинул морду и принялся водить носом.