Клыки Доброй Матери

— Ну и что ж! — сказал Поно. — Ну и ладно! Управляйся с ним, как знаешь, и вещи сам неси. Раз ты музыкант, то это всё твоё!

Наместник молча ушёл в дом. Скрестив руки на груди, Поно смотрел через приоткрытую дверь, как он обвешивается бусами и подвесками, примеряет чужие браслеты и кольца. Потом, обернувшись, Фарух потребовал:

— Теперь иди сюда! Помоги мне сменить одежду.

— Ещё чего, — хмыкнул Поно. — Думал, назовёшься музыкантом, и можно быть бесполезным, как прежде? Уж одеваются они сами!

— Вот как? У меня было пять человек, чтобы помочь мне одеться, и они почитали это за честь! Не каждому дозволялось коснуться меня. Ты, ты настолько дик, что даже не понимаешь, какой милости удостоился!

— А вот скажи, был у тебя такой человек, чтобы снимать штаны, когда ты идёшь в отхожее место? Может, и не один? Ну-ка, скажи, сколько нужно работников для этого важного дела!

Фарух выпятил подбородок, упёр руки в бока и сказал, прищурясь:

— А, вот какая работа тебе интересна. Ты управишься и один. Хочешь наняться?

— Будто тебе есть чем платить! — сказал Поно. — Сам управишься. А может, и нет.

С этими словами он отошёл, предоставив Фаруху самому надевать серую одежду, взятую у работника.

Он постоял во дворе, насвистывая. Поглядел на тёмное небо, на туман над озером, прислушался к далёким голосам. Устав дожидаться, вошёл в другой дом, чтобы проверить, нет ли чего в сундуке.

Убрав с треснувшей крышки пять медных ногтей, Поно откинул её.

Сперва подумал, тут свалены палки и тряпьё. Потом заметил высохшую тыкву, на которой кто-то вырезал лицо и даже воткнул жидкую бороду из тёмного волоса — на настоящую не особенно похожа, но держится крепко. Может, когда тыква ещё не высохла… или это дерево?

Зачем вырезать такое, Поно не знал, но мастер потрудился: сделал даже ресницы на глазах. И как раз когда Поно трогал ресницы, он понял, что это не поделка.

Отпрянув, он застыл на месте, не веря в то, что видит. Да, вот шея, плечи, руки… Человек, нет, двое, двое в сундуке, на котором он провёл ночь! Они прятались и не сумели выбраться, или кто-то сокрыл здесь мёртвые тела?..

— Ты должен помочь мне развести краску, — с досадой сказал Фарух, появляясь на пороге. — Что там такое, что ты нашёл?

И, подойдя, он посмотрел тоже и тоже коснулся рукой.

— Это люди, — хрипло сказал Поно. — Настоящие. Были…

Наместник, сглотнув, промолчал. Он отступил на шаг, утирая руку об одежду, но после вернулся и склонился над сундуком.

— Это мои стражи, — сказал он бесцветным голосом. — Стерегли колодец.

Он вышел быстрым шагом, а Поно ещё присмотрелся — и узнал того, с кем столкнулся, убегая. Вот, в бороде ещё крошки от яйца…

Он выбежал из дома. Услышал, как Фарух за углом выкашливает пустой живот, и самого замутило. Стражи были сильные, крепкие — как с ними сделалось такое?

Наместник вышел из-за дома, бледный, и сказал, опираясь на стену и кривя лицо:

— Уйдём. Это дурное место.

Поно взял пакари поперёк живота — тот вертелся и верещал, скаля жёлтые зубы, — Фарух подхватил сумки, почти пустые теперь, когда всё добро он навесил на себя, и они сошли к озеру. Там долго мыли руки, протирали глиной и полоскали в воде.

— Ты видел их живыми, когда бежал? — спросил Фарух в который раз. — Они пошли за тобой к берегу? Что было потом?

— Говорю же, я не смотрел! Спешил убраться подальше. Мне дела не было, куда они пойдут, лишь бы не за мной.

— Их заманили сюда и убили. Этот дом проклят! Не зря твоя сестра говорила, что видела тут странные вещи. Но с ней ничего не случилось, и с нами тоже. Как это понять?

Поно не знал и думать о том не хотел.

Он развёл белую краску и раскрасил Фаруху лицо, как тот и просил. Навёл круги вокруг глаз, нарисовал злые брови. Подумав, прибавил усы и бороду.

— Ты смеёшься? — с подозрением спросил тот. — Что ты там рисуешь?

— Узоры, — сказал Поно, закусывая губу.

— К чему мне узор вокруг рта? Ты точно не смеёшься?

— Я стараюсь! Не мешай. Ты ведь хочешь, чтобы было красиво?

Светлоликий притих. Потом он погляделся в воду, но вода была неспокойна и мутна, и он ничего не понял.

Пройдя берегом озера, двое вышли к пастбищу. Поно вконец запыхался: пакари вертелся на руках, не сидел спокойно, а когда его отпускали, не шёл.

— Нёс бы сам! — с досадой сказал Поно, удерживая зверя на плече и морщась, когда тот тянулся к лицу. Уже и плечи исцарапаны, и руки…

— Я понесу потом, — отмахнулся Фарух. — Дальше, там, где смогут увидеть, нести зверя придётся мне одному, а пока ты его неси.

Поно взглянул, как он вскидывает нарисованные белые брови и каким глупым кажется его высокомерное лицо, и немного развеселился.

Они нашли пастуха. Тот стоял, прислонясь к кривому дереву с жидкой и тусклой, будто запылённой листвой, сам узловатый, тёмный и грязный. Неровно срезанные волосы обрамляли лицо с запавшими щеками, бедная одежда едва прикрывала тело. Обернувшись на звук шагов, пастух оглядел Фаруха и растянул было рот в улыбке, обнажив щербатые зубы, но тут же заметил пакари и встревожился. Так и застыл с приоткрытым ртом.