Клыки Доброй Матери

Вчера, когда бык шёл среди песков, Нуру увидела руку Великого Гончара. Он тянул её с неба — рука была огромна! Такая могла зачерпнуть целый город, смять его, раздавить. Прежде Нуру не знала такого страха, и всё в ней задрожало перед этой мощью, от которой не найти спасения. Братья, колотившие её, и Хепури с его людьми, кочевники, воры с ножами и ночное зло — всё погибло бы в этой руке, обратилось в прах, в размятую глину.

Нуру плохо помнила, как Мараму её утешал. Он сказал, это не пальцы, а вода льётся с неба, но от жара песков она высыхает прежде, чем коснётся земли. Что он знал! Нуру ему не поверила.

Всё же Великий Гончар пощадил их, не тронул, они добрались до мёртвой рощи и там ненадолго остановились. Нуру тревожилась, всё прислушивалась, глядела в тёмное небо, и тогда гадальщик, чтобы её развлечь, показал, как метать нож, держа за лезвие. Вскоре забава ему прискучила, и он только следил, сидя неподалёку, и лениво поправлял. Сам он мог всадить в иссохший ствол шесть ножей подряд, и когда первый вонзался в дерево, третий уже летел.

Теперь Нуру опять выпросила нож. Может, ей пока не удавалось бросать его так, как умел Мараму, но отчего-то становилось спокойнее. Будто она не так слаба, не живёт чужой помощью. Будто, если придётся, сумеет себя защитить.

— Лучше бы ты отдохнула, — сказал гадальщик. — Скоро в путь.

Сказал, а сам почти не спал в эти дни. Под глазами его залегли тени, что казались ещё чернее от светлой краски на щеках, и брови всё хмурились. Морщинка между ними совсем не разглаживалась.

— Чего ты боишься? — спросила Нуру, поднимая нож. — Кочевников?

Он покачал головой.

— Убийц, что идут за тобой? — продолжила она пытать. — Я думаю, ты одолел бы их! Почему ты бежишь?

Мараму криво улыбнулся и сказал виновато:

— Я трус. Не смогу отнять жизнь. Если придётся защищаться, может. Так, чтобы не думать долго. А готовиться, выжидать — нет, я не смогу.

— Как так? — спросила Нуру, подходя, и села рядом. — Ведь ты из диких пятнистых людей! Разве не убиваете вы за один лишь косой взгляд?

— Мой дед, — сказал гадальщик, прищурившись, и Нуру поняла, что опять сказала не то, — был из диких пятнистых людей. Только дед. Бабка — нет. Отец — нет. Мы жили у реки, а дикие пятнистые люди — за рекой.

— Но ты умеешь управляться с ножами! — сказала она, поднимая нож.

Мараму забрал его из пальцев Нуру и спрятал к остальным.

— Это забава, — сказал он. — Плохое оружие. Слабое. Если тебе придётся драться ножом, лучше примотай его к палке. Если захочешь повеселить людей, тогда бросай, как бросаешь.

— Если мне придётся драться ножом, я повеселю людей, что бы ни делала. А вот ты — если бы попал в человека, как попадаешь в дерево, ты бы его убил! Это дед научил тебя бросать ножи?

Гадальщик покачал головой.

— Я знал его мало. Он учил меня резать по дереву, а убивать не учил. Потом он ушёл.

— Как же ты научился?

— Иногда я ходил за реку, к диким пятнистым людям. Там жил человек с половиной их крови. Он немного учил меня.

— Расскажи, — попросила Нуру, опуская голову ему на плечо. — Учил, а почему не стал твоим другом?

— Он был старше моего отца. Дети тропы, так зовутся пятнистые люди. Прежде они жили так, что не знали отцов и матерей, и не смешивали кровь с кровью других племён. Тот, о ком я говорю, знал свою мать. Мать рассказывала ему об отце. Отец был вождём другого племени. Тому, о ком я говорю, пришлось стать очень сильным, чтобы племя его приняло. Ему не дали имя по обычаям племени, и он носил прозвище Чёрный Коготок в память об отце. Он вырос и стал вождём, и смог договориться с народом своего отца, и племя детей тропы получило новые земли.

— Чёрный Коготок! Я слышала, мореходы говорили о нём. Он наместник Великого Гончара на ваших берегах. Ты знал его, знал самого наместника? Отчего же ты не попросил о помощи, когда нуждался в ней?

— Вышло нехорошо, — сказал Мараму. — Я увидел предательство, а он не поверил. Не смог. Слишком много лет между нами, чтобы назвать его другом, и у вождей нет времени, чтобы развлекать детей. Но мой дед был к нему добр, и в память об этом он был добр ко мне, почти как второй отец. Мне больно не оттого, что он не поверил, а оттого, что ему грозит беда.

— Что ж, ты сам говорил: мы не в ответе за чужие судьбы, — поразмыслив, сказала Нуру. — Раз он наместник, то, должно быть, не глуп. Он поймёт, в чём правда!

— Если только не станет поздно. Поедем, чтобы ночь не застала нас в пустынном месте!

Пакари выгнулся кверху брюхом, потянулся и застыл, раскрыв рот. Он хотел, чтобы его и дальше держали на коленях, а в сумку не хотел. Мараму, вздыхая, пытался его уложить, но Мшума безвольно висел в его руках, будто издох, и, шевелясь едва заметно, выпадал из сумки то одной половиной, то другой.

— Оставлю тебя, — пригрозил гадальщик. — Всем будет легче.

Пакари тут же забрался в сумку, поджав хвост, будто что-то понял, а Нуру рассмеялась.

— Как же ты его оставишь? Ведь вы одно — и в жизни, и после смерти!

— Наши пути разойдутся, — сказал Мараму. — Скоро мы расстанемся, я знаю. Жаль, я приучил его к лёгкой жизни.

— Расстанетесь, почему?