Клыки Доброй Матери

— Я скажу тебе, как придём в Фаникию.

— Я подожду, — согласилась Нуру. — Ты задолжал мне уже два рассказа!

Гадальщик кивнул.

Он велел быку свернуть с наезженного пути, сказал, так будет короче. Нуру не спорила: они часто ехали по бездорожью, и всё же выходили к поселениям и колодцам. В первые дни она не верила, что можно полагаться на одно лишь чутьё.

Мараму сказал, что прежде не был в этих краях, но ему объяснили дорогу, и теперь дорога у него внутри. Сказал, так умеют все дикие пятнистые люди. Он не ошибся ни разу, и Нуру признала, что сомневалась напрасно.

Но сейчас голова Мараму то и дело клонилась, он клевал носом — если так ехать, куда они приедут?

— Как думаешь, воры из Куты ещё гонятся за нами? — спросила Нуру.

— Зачем им? — зевнув, ответил гадальщик. — Они хотели мести, но не так сильно, чтобы идти за нами в Сердце Земель. В Куте добыча сама идёт им в руки. Не боятся нападать, когда светло, значит, на их стороне городской глава. Сытый пёс не уходит далеко от места, где его кормят. Он запомнит ногу, пнувшую его, и при случае укусит, но гнаться не станет.

— Разве городской глава стал бы!.. Но после того как в Таоне привечали кочевников, я ничему не удивлюсь. А вышло бы смешно, что за нами гонятся убийцы, и воры из Куты, и кочевники, у которых ты взял быка. Может, ещё люди из Таоны, если нас обвинили в том, что случилось в доме забав…

— Смешно? — только и спросил Мараму.

Вскоре не только его голова, а он сам начал клониться то влево, то вправо. Нуру крепко, как могла, обхватила его, надеясь, что удержит, если придётся. Или уж упадёт вместе с ним, а тогда отругает, что он не спит, когда нужно! И куда ещё заедут?

Видно, гадальщик и сам понял, что засыпает.

— Видишь небесную лампу? — спросил он и указал не глядя. — Следи, чтобы оставалась по левую руку.

— Следить? — рассердилась Нуру. — Всё затянуло пеленой, и я не вижу небесной лампы! А ты видишь? Посмотри!

— Она по левую руку, — сказал Мараму, даже не повернув головы. — Пусть там и остаётся.

Небо побелело, будто Великий Гончар пролил молоко, и нельзя было догадаться, где стоит его лампа. Нуру с досадой подумала: свернуть бы с пути нарочно!

Теперь, когда до Фаникии остался день пути, она не понимала, рада тому или нет. Есть цели, к которым хорошо идти, а добравшись, не знаешь, что делать. Гадальщик пойдёт своим путём, она пойдёт своим. Уж наверное, в Доме Песка и Золота нужны рабочие руки, и можно наняться хоть кем, лишь бы пускали внутрь. Лишь бы найти Сафира.

Лишь бы он послушал и согласился уйти. Может, нашёл других из своего народа — настоящих друзей, тех, с кем есть о чём поговорить, а не глупых назойливых мошек вроде неё! — и никуда не пойдёт. Может, даже погонит прочь. А может, и говорить не станет: много чести. Будет сидеть камнем, смотреть поверх её головы и ждать, когда она поймёт, что молит его напрасно.

Что ж, и ладно! Она сделает, что должна, и будет знать о том. Будет знать, что у неё был друг, и не она его бросила. Накопит серебра, пошлёт с торговцами весточку домой, с надёжным человеком, который не выдаст её Хепури. И старшим братьям ничего не нужно знать. Она попросит, чтобы Поно к ней добрался и взял маму — будут жить втроём, как жили до сих пор. Только прежде был дом, и своё поле, а в Фаникии у них ничего нет… Что ж, справятся, Великий Гончар поможет!

Нуру огляделась и поняла, что не заметила, задумавшись, как белый туман окутал всё вокруг. Он тёк подобно воде, и бык шёл, качая головой, и нельзя было разглядеть землю под его ногами. По правую руку проступали очертания далёких гор, а больше ничего не осталось — ни купола водохранилища, ни редкой иссохшей рощи, — ничего, только белое море да бычья спина качается, как лодка. Тихо и зябко. Мараму дремлет, и нужно править, а куда — неясно.

Нуру понадеялась на быка. Не зря же он шёл так уверенно, будто знал, куда им нужно! Вот и ветви проступили из тумана, чёрные иссохшие ветви, похожие на протянутые руки…

Это и были руки. Нуру хорошо разглядела ту, что задела её колено: узлы суставов, обломанные ногти. Большая рука, мужская, когда-то сильная, теперь высохшая до костей.

— Мараму! — закричала она. — Натьис, Нат, проснись! Проснись, молю тебя!

Он вскинул голову.

— Мертвецы! — торопливо проговорила Нуру. — Повсюду мертвецы! Что нам делать? Это гиблое место, гиблое! Отчего им не дали покоя, отчего бросили тут?

— Не бойся, — сказал гадальщик, осматриваясь. — Хочешь, закрой глаза. Держись за меня и не бойся, только не упади.

Он вынул дудочку и заиграл.

Этой песни Нуру ещё не слышала. Грозная, она лилась, наполняя сердце бесстрашием и верой, и в ней были ярость и ловкость того, кто выстоит против всех, даже против самой смерти. Хотелось броситься в бой, и Нуру знала: если придётся, она пойдёт на любого врага, и он её не одолеет, даже если убьёт — потому что есть то, против чего бессилен любой клинок и любое слово.