Клыки Доброй Матери

— Здесь рады гостям, — сказала хозяйка, и узкие губы её тронула улыбка. — Прежде тут жили две семьи. С утра до вечера — смех, голоса, возня у печей, детвора бегает… Что ж, сестра моя ушла к Великому Гончару, а наши мужья оказались там ещё раньше. Дети выросли, пошли своей дорогой, и дом опустел. Только внучок у меня остался, сын моего сына. Отец его плотовщик, дома бывает редко. Больно ему: смотрит на сына, а видит любимую жену. Великий Гончар одно дал, другое отнял, так уж бывает… Так вы живите в свободном доме. Домам нужны люди: без живого сердца и дом умирает.

— Мы не очень богаты, — сказала Нуру. — Какую плату ты берёшь?

— Пяти медных ногтей за ночь будет достаточно.

— Всего-то? Ведь это мало! — воскликнула Нуру, забыв, что хотела торговаться. — Иные берут четверть серебряной фаланги, а тут, в Фаникии, я думала, выйдет дороже!

— Как знать, мало, не мало, — усмехнулась старуха. — Когда в ходу были не медь и серебро, не золото, а товары, кочевники пленили сына владетеля этого края и его людей. Их держали в клетках, как зверей, и кто хотел прожить день и получить еду, должен был выдернуть собственный ноготь и расплатиться. Так что, скажешь, мало одного ногтя? А я прошу пять!

— Разве такое было?

— А как же, такая забава! А как ногтей у них не стало, пришлось расплачиваться фалангами, или уж сразу пальцем. Потом тот, кто правил этим краем, уж на что был упрям, а не выдержал, дал уговор не охотиться на кочевников и заплатил щедрый выкуп. А ещё больше отдал за ногти и отрезанные пальцы, чтобы их вернули, не то Великий Гончар, как заберёт к себе, увидит, что глины не хватает, рассердится — да и вылепит не человеком, а зверем, одним из тех, что бегают в тростнике. Уж на них много глины не надо…

— Да будет Великий Гончар к тебе добр, — сказала Нуру и поклонилась. — Мы устроимся в доме, и я занесу плату.

— Да, потому мы и платим ногтями, — пробормотала старуха, будто не слыша. — Ведь кто хочет, чтобы его помнили слабым, чтобы помнили побеждённым? Тогдашний наместник солгал, что его люди принесли жертву ради всех живущих в этих землях, ради их покоя. Сказал, кочевники, дивясь их стойкости, сдержали слово и ушли отсюда прочь — а сколько отдал за это, утаил. Тогда и взялись чеканить медные ногти да серебряные фаланги, и люди наместника гордо носили свои отрезанные пальцы на шеях. А время всё стёрло, уравняло храбрецов и трусов. Кто помнит их теперь? Новые дети не помнят!

Она улыбнулась, думая о своём, покачала головой. Держась за стену, шагнула назад, к сундуку, и села осторожно.

Нуру попятилась и, поклонившись ещё раз, протиснулась мимо мальчика во двор.

Глава 14. Ночь

Великий Гончар залил лампу водой, и ранний вечер опустился на город. Вокруг будто развесили сырое бельё; звуки стали глуше, и воздух напитался влагой. Пахло мокрым деревом, глиной и прибитой пылью.

Мараму стоял, опершись на низкий забор, и чесал шею пакари. Лёжа в его руках кверху брюхом, тот перебирал лапами, жмурился и показывал жёлтые зубы, раскрыв рот. Едва гадальщик убирал пальцы, Мшума тянулся к мальчику, водил носом, повизгивал — хотел бобов, а мальчик посмеивался, но не делился.

Мимо двора неспешно шёл человек, заложив руки за спину, и поглядывал по сторонам. Взгляд его ощупал всех, но ни на ком не задержался — неприветливый, цепкий взгляд.

— Я договорилась, — сказала Нуру, подойдя. — Ночь в этом доме обойдётся нам в пять медных ногтей.

Мараму поднял бровь.

— Ты умеешь торговаться, сестрёнка.

— Мне и не пришлось, хозяйка добра. А видел ли ты, братец, людей на улицах, которые что-то высматривают? Мне не нравятся их взгляды.

— Это люди наместника, — сказал мальчик, хотя спросили не его. — Что-то случилось, а что — не говорят. Великая тайна! Только вот Кеки не вернулся домой, а он сторожит колодец, где держат злых людей, и трое, что работали с ним в тот день, тоже не вернулись, и в городе кого-то ищут. Что бы могло случиться? А, да кто ж догадается!

— Может, только самые умные, — улыбнулся Мараму.

В дальнем доме и правда давно не жили. Всё вынесли, остались только стены и утоптанный земляной пол. Здесь разбили горшок или миску — черепки ещё валялись, — а после хранили плоды и не убрали те, что подгнили и высохли. Что ж, ночевать пустили едва ли не даром — Нуру могла убрать и сама!

Она занесла старухе плату. Хозяйка сидела, раскачиваясь и бормоча, и будто ничего не слышала. Нуру оставила медь рядом с нею на сундуке и о метле не спросила, решила искать сама. Найдя её во дворе, в закутке у печи, она подивилась, как ещё двор и другой дом остаются чисты: метла давно лежала без дела и сама обросла грязью.

Мараму, бросив сумки, ушёл за водой. Пакари остался. Пока Нуру мела, он гнался за черепками, собирал их, прижимая к груди, и нёс в угол. После набросился на метлу, вцепился в прут: видно, решил делать гнездо.

— Уйди, глупый! — прикрикнула Нуру, толкая его ногой, но пакари всё-таки выдернул ветку зубами и потащил к черепкам.

Мальчик смотрел и смеялся. Вышла на порог и старуха.