Кмелтский мед

Ярость, полыхнувшая в глазах Бьёрда в ответ на этот смех, была ему тоже знакома. Он перестал смеяться. Взял ремень и накрепко привязал руки пленника к ногам, так, что мальчишке оставалось только неподвижно лежать в своём углу. Тот боролся, но поделать ничего не мог. Потом Сольвейн затушил очаг и вышел наконец из шатра. Пир ещё не закончился, и нечего было терять такую ночь.

Его встретили ухмылками и понимающими смешками.

— Ну, каков оказался кмелтский мёд? — спросил, хитро подмигнув, Дурдаст, когда Сольвейн сел рядом с ним.

Он лишь пожал плечами. Послышались разочарованные вздохи. Они знали, что Сольвейн равнодушен к мальчикам, и были заинтригованы тем, что он в этот раз поймал одного для себя. Они ждали забавной истории, а он дал им лишь молчание.

Он почти всегда так поступал, от того они не слишком жаловали его.

У когорунского костра тем временем затеялось веселье. Воины привязали к телеге пленника и стреляли в него, стараясь не задеть. Они успели выпить немало, а Огненный Драт не любит хмельных — он отворачивается от них, лишает силы и меткости. Пленный кмелт был так же истыкан стрелами, как и телега, к которой его привязали, и бессильно висел на ремнях. Похоже, он был уже мёртв, но этого никто не заметил. Когорун не принимал участия в забаве, только смотрел, блестя глубоко посаженными глазами. Обе ладони Рунгара лежали на коленях его любимцев, сидевших по бокам от него — Огра и Орта, близнецов-асторгов, которых он когда-то захватил, воспитал и приблизил к себе. Они обожали его так же, как друг друга, а по силе и свирепости не уступали барра, так что никто не посмел бы осудить или высмеять выбор когоруна. Тёмные глаза юношей неотрывно глядели на тело кмелта, свисавшее с телеги. Сольвейн знал: они надеялись, что, вдоволь поразвлёкшись, Рунгар отдаст это тело им. А они уж придумают, как проводить кмелтского пса к его пёсьим богам с почётом, какого заслуживают псы.

Внезапно Рунгар повернул к нему голову. Сольвейн напрягся, но глаз не отвёл. Недолго живёт тот, кто отводит глаза от взгляда когоруна Рунгара.

— Ты долго был в своём шатре, Сольвейн сын Хирсира, — сказал когорун негромко, но несколько голов сразу повернулись к ним. — Опоздал на мой пир и теперь, я вижу, сидишь усталый. Твой молодой кмелт оказался столь ненасытен?

Он явно ждал ответа. Отблески костра плясали в его умащенной благовонными смесями бороде, аккуратно разделённой на две остроконечные половинки, на гладко зачёсанных волосах, подчёркивавших безупречную линию черепа, на лоснящихся мускулистых плечах. Когорун Рунгар был красив, силён и удачлив, его любили женщины и мужчины, и никто во всём племени не знал столько, сколь он, женщин и мужчин. Даже имей Сольвейн такое желание, вряд ли он смог бы удивить или позабавить когоруна рассказом о своих любовных победах.

Но он этого и не хотел.

— Вижу, — проговорил Рунгар после долгого молчания, — зря я назвал тебя сейчас Сольвейном.

Это было как пощёчина. Слушавшие притихли. Близнецы-асторги тревожно переглянулись, хотя ладони когоруна всё так же невозмутимо лежали на их коленях.

— Что толку от тела, которое можно взять только раз, ибо оно не переживёт любви барра? — стараясь сохранять спокойствие, негромко сказал Сольвейн.

Рунгар прищурился. Потом кивнул.

— Ты прав. Пусть его рана затянется. Но после я пожелаю услышать от тебя басню о кмелтском мёде, а иначе, гляди, рассержусь.

Сольвейн поклонился, покоряясь. Серце тревожно стучало в его груди. Когорун отвернулся от него и больше не смотрел — повелел снять с телеги труп и привести рабынь. Воины оживились в предвкушении новой потехи, но Сольвейн не мог разделить их веселье. Он пробыл на пиру недолго и, улучив мгновенье, ушёл. Смотрел ли кто-нибудь ему вслед, он не знал.

Бьёрд лежал там, где он оставил его. Сольвейн зажёг лучину и осторожно заглянул пленнику через плечо, готовый к новой хитрости и попытке напасть. Но на сей раз, похоже, парень действительно спал, измученный болью и борьбой. Сольвейн поднял лучину так, чтоб освещала его лицо, и снова всмотрелся в него.

Он чувствовал что-то, глядя в это лицо. И не знал — что.

Теперь, расслабившееся во сне, оно выглядело вовсе детским. Нет, не может быть ему семнадцати лет. Да и разве только Рунгар ходит к Даланайскому побережью? Кто угодно из барра мог взять мать этого мальчика, распяв её меж двух телег — быть может, одного из них звали Бьёрдом, и он назвал ей это имя, пообещав рослого и сильного сына. Некоторые барра делали так, хотя это и не одобряли их братья. Позором считалось мешать чистую и славную кровь барра с кровью другого племени, тем более — с уродливым слабым кмелтом. А с чего, подумал вдруг Сольвейн, я взял, что мальчик этот родился не на берегу Доллы, не в том доме, из которого я его забрал? И что не его отец лежал обезглавленный рядом с ним, до последнего мига сжимая меч, защищая сына? И что чувствую я теперь, думая об этом?

Ничего… ничего такого, что не чувствую, когда просто смотрю на него.

Мало ли на землях Даланая серо-голубых, приподнятых к вискам глаз? Не знаю. Я не смотрел. Я не искал их.