Кмелтский мед

Осторожно и неторопливо Сольвейн ввёл свой член в задний проход мальчишки. В такой позе, да ещё и со связанными ногами, юный кмелт был узок и тесен, но Сольвейн не собирался входить глубоко. Он неспешно двигался, прикрыв глаза, растягивая наслаждение, поднимавшееся в нём медленной ленивой волной. Одна его рука обнимала плечо Бьёрда, друга рассеянно шарила по груди пленника, теребя соски. Это вовсе не походило на их ночное соитие, бешеное и свирепое. То, что происходило сейчас, почти не было насилием — во всяком случае, Сольвейну так казалось. Он опустил руку, поглаживая живот мальчика повыше повязки — и услышал странный звук, прохожий на сдержанный всхлип. Он открыл глаза. Ладонь его резко опустилась вниз — и упёрлась в твёрдый член Бьёрда. Тот вздрогнул от этого прикосновения и снова всхлипнул, а потом заёрзал, пытаясь отодвинуться, но Сольвейн лишь притянул его к себе крепче, войдя в него ещё чуть глубже — и замерев.

— А, — сказал он, — так тебе это нравится?

Парень лежал, крепко зажмурившись, из закушенной губы текла тонкая струйка крови. Сольвейн погладил его подбородок.

— Я не умею доставлять наслаждение, — сказал он. — Но попробую. Не суди меня строго.

Он вышел из мальчика, вызвав у того судорожный вздох, и перекатил его на спину. Потом развязал его ноги и развёл их в стороны. Утренний свет, проникавший в шатёр сквозь дымовое отверстие в куполе, кидал на вздрагивавшее юное тело ровный сноп солнечных лучей. Сольвейн внезапно словно впервые увидел это тело, которого вчера столько раз касался — и так по-разному касался. Он был хорошо сложен, этот мальчик, только чересчур исхудал. Сольвейн подхватил его под колени двумя руками и, задрав ему ноги, закинул их себе на плечи — так он делал с Хьёдвиг, и так очень нравилось Хьёдвиг. Бьёрд же выдохнул, замотал головой, крепко жмурясь и прижимая связанные руки к груди. Сольвейн стиснул его бёдра, не очень сильно, так, чтобы не причинить боли. Наклонил голову — и обхватил губами член юноши, зарывшись лицом в завитки волос, таких же тёмных, как его собственные.

Он услышал, как мальчик стонет, скорее протестующе, чем от наслаждения, но не остановился. И когда он наконец попробовал на вкус кмелтский мёд — то понял, что, если когорун снова спросит, Сольвейну будет чем усладить его слух.

И ещё понял, что не расскажет этого — никому.

Выпрямившись и утерев рот, Сольвейн перехватил задранные ноги Бьёрда покрепче — и ввёл свой член в его тело, лишь скользнув взглядом по опадающему после экстаза члену и пристально глядя в напряжённое запрокинутое лицо. Потом задвигался, резче и быстрее, чем когда они лежали на боку, но не так грубо, как ночью. Бьёрда подбрасывало от каждого толчка, он стонал, уже не пытаясь сдержаться, из-под опущенных век текли слёзы. Сольвейн подумал, что ошибался. Этого мальчика прежде никогда не брали мужчины — а если и так, это не были барра.

Излившись, Сольвейн ещё какое-то время подержал мальчика, заставляя почувствовать, как семя барра стекает меж его ягодиц. Потом отпустил — и стал разматывать верёвки на его руках. Когда путы упали, он взял правое запястье юного кмелта, покрытое глубокими вмятинами, и принялся медленно массировать, разгоняя застоявшуюся кровь. Теперь Бьёрд мог ударить его, но вместо этого он со стоном поднял левую руку и закрыл локтем глаза, будто ему было стыдно, что солнце смотрит ему в лицо. Вдруг, неожиданно для себя самого, Сольвейн поднял руку мальчика к своему лицу и поцеловал изуродованное верёвкой запястье. Потом отпустил — и, взяв другое, стал растирать его.

Бьёрд по-прежнему лежал с закрытыми глазами.

— Если ты попытаешься убежать, — сказал Сольвейн, — я буду очень сожалеть о том, что мне придётся с тобой сделать.

Разумеется, юный кмелт не понял слов — но, Сольвейн знал, понял значение сказанного. Говоря, он не прекращал массировать онемевшую кожу пленника — по-детски бархатистую кожу. Сольвейн лишь теперь заметил, какая она нежная на запястьях, на шее, в паху — и при этом ороговевшая на локтях, ступнях и ладонях. Этот мальчик много и тяжело работал. И эти следы у него на спине…

— Ты раб? Ты был рабом?

Бьёрд даже не подал виду, что услышал. Сольвейн выпустил его руки и перевернул пленника на живот. Парень вздрогнул — похоже, любовные игры его утомили, и он вовсе не жаждал их продолжения, — но Сольвейн лишь провёл пальцами по белым рубцам на его спине. Он видел когда-то похожие следы — их оставляли плети фарийских работорговцев, утыканные острыми стальными шипами.

— Тебя били плетью?

В неверном рассветном свету мальчишеская спина казалась особенно костлявой и худой.

— Если бы ты был моим сыном, — сказал Сольвейн, — твоей спины никогда не коснулась бы плеть. Я бы никому не позволил бить тебя, какое преступление ты бы ни совершил.