Княгиня Ольга и дары Золотого царства

– Я не смею, отец, говорить с тобой о торговле и пошлинах. Лишь василевс, во Христе самодержец, все нити земные и небесные в своих руках собирает. Он научит меня, как русам и души свои спасти, и с греками в мире вечном пребывать. Если же нет… Я – всего лишь женщина, – Эльга развела руками. – Мне одной не под силу удержать крепкий щит, чтобы злоба и корысть более Романию не тревожили. Вместе с Христовой церковью мы построим крепкие стены, что оградят ромеев от зла с севера. Но если василевс не сделает шага мне навстречу, то мне не управиться.

Патриарх помолчал. Он хорошо помнил нашествие росов пятнадцатилетней давности – под предводительством мужа этой женщины. Тогда разорению подверглись берега Понта до самой Пафлагонии. Ребенком он был свидетелем другого набега, когда русские дружины сюда приводил ее дядя с почти таким же именем – Эльг. Потом читал беседы патриарха Фотия, который почти сто лет назад наблюдал набег, разоривший предместья столицы и ближние острова. Чуть позже Василий август добился дружбы русских архонтов и даже склонил, говорят, к принятию христианства, но на этом и остановился. Положился в остальном на волю Божью. Бог же, видимо, хотел от ромеев подтверждения делом их желания умножать число христиан.

И вот пришла эта женщина, вдова разбойника, покончившего жизнь, как рассказывают, позорной разбойничьей смертью. Господь наставил ее искать спасения в вере. Но не спросит ли Господь, если они, христиане, и дальше сделают все тот же первый шаг и на этом опустят руки? Тот, кто уже дважды пытался возделать сад, держа лопату вниз черенком, хотя бы на третий раз должен понять свою ошибку и взяться за дело как следует.

– Хорошо, архонтисса, – наконец промолвил Полиевкт. – Я обращусь к василевсу с просьбой позволить тебе высказать ему все, что у тебя на сердце. Но помни, – он строго взглянул в смарагдовые глаза этой посланницы благой вести для далекой варварской страны, – Бог все помыслы наши видит и воздаст человеку по делам его.

* * *

По завершении двенадцати недель, когда гранатовые деревья покрылись плодами красными, как кровь, на праздник Рождества Богоматери было назначено крещение архонтиссы Эльги. Местом священнодействия избрали церковь Богоматери в Халкопратах, которую василевс ежегодно посещал в этот день. А назавтра Эльге предстоял долгожданный прием в Мега Палатионе – у земных владык этого царства, ее крестных родителей и восприемников от святой купели.

За несколько дней до этого в палатион Маманта явился асикрит логофета дрома, присланный сообщить: между приемом у августы и обедом архонтисса Эльга будет принята в собственных покоях Елены для частной беседы с богохранимым василевсом Константином и его августейшим семейством.

* * *

Рассвело, но над густым лесом висел туман, как бывает в месяц вересень. Через чащу по узкой, едва заметной тропинке от реки пробирался молодой мужчина с коробом за спиной. Медвежья накидка на его плечах повлажнела от росы. Лет за двадцать, с продолговатым лицом, острым носом и рыжей бородой, рослый, худощавый, с длинными конечностями, он по виду напоминал скорее оленя, чем медведя, однако накидка эта была ему так же привычна с самого детства, как и имя – Медвежко. Другого он никогда не знал.

Под первыми солнечными лучами на прогалинах острым блеском переливались капельки на высоких, уже пожелтевших стеблях трав по сторонам тропы. Осень выдалась дождливая, но теплая, и осинники, ельники, опушки рощ пестрели бесчисленными головками грибов – рыжими и бурыми. Алела среди блестящих листиков брусника. Тропу пересек свежий след – недавно прошла лосиха с лосенком.

Но в глубине ельника висел вечный полумрак. На хвое стежка потерялась, однако Медвежко уверенно шел вперед, пока не уперся в серый тын с воротцами. С высоких кольев таращились пустоглазые коровьи черепа. Не стучась, гость толкнул левую створку и вошел в тесный дворик.

Старуха хозяйка вышла за порог, услышав шаги. Годы согнули ее, однако и ей приходилось пригибать голову, выбираясь из тесной, вросшей в землю избушки.

– Будь цела, мать! – бодро приветствовал ее Медвежко.

– Хорош ли улов, сынок?

– Не обидел батюшка. На три дня мы с тобой при рыбе. И повялить еще останется. Давай, воды принесу.

Парень сбросил у стены заплечный короб, остро пахнущий рыбой и речной влагой, и взял деревянное ведро. Старуха приходилась ему не матерью, а бабкой, но здесь, в глухом лесу вдали от всех, где они обитали – тут не годится слово «жили», – это было не важно. Двадцать лет они, Князь-Медведь и Бура-баба, составляли друг для друга весь свой род – род стражей между Явью и Навью, не живых и не мертвых. Медвежко и не помнил никаких других родичей, не слышал прежнего, человеческого имени вырастившей его женщины. Зато каждый из них единственный знал другого в лицо: при редких встречах с родом человеческим они представали в личинах.

Он принес воды, старуха налила ее в самолепный горшок и поставила на растопленную печь. Взяв нож и корытце, Князь-Медведь собрался на воздух чистить рыбу, но помедлил, приглядываясь к старухе.