Княгиня Ольга и дары Золотого царства

Миновало три дня после долгой череды приемов в Мега Палатионе. Сегодня уезжали домой купцы, и с ними отправлялись пятеро посланцев Святослава с их людьми. Эльга провожала их с тревогой. Ее и саму наполнял гнев при мысли об оскорблении, нанесенном сыну, а какова покажется эта весть ему самому! Даже сарацинским послам передают подарки для их эмиров, этого требует порядок царских приемов. Святославу же, князю союзной державы, не передали ничего, будто его вовсе нет на свете! Эльга не сомневалась: Константин распорядился так сгоряча, оскорбленный сватовством варвара к его дочерям. Но он должен одуматься и понять: пусть не как зять, но как союзник Святослав ему нужен.

Первая попытка не удалась. Но тот, кто сдается после первой неудачи, никакой удачи и не заслуживает. Истину эту Эльга усвоила хотя бы из опыта своего мужа – первый поход Ингвара на этих же самых греков закончился разгромом, но пару лет спустя он добился своего. Она была полна решимости продолжать борьбу: для того и приехали. Только бы Святослав не наломал дров в первом порыве гнева и негодования!

– Напомни ему, что его мать, ее сестры и послы двадцати князей остаются здесь, у греков, – добавил Мистина. – И пока они не вернутся, размахивать руками опасно – особенно если в руках оружие.

В числе этих заложников мира оставались отец, мать и сестра самого Улеба. Поэтому, глядя, как он обнимает по очереди Мистину, Уту и Святану, Эльга верила: Улеб сделает все, чтобы удержать Святослава от порожденных гневом глупостей.

Только потом он подошел к Горяне. Она тоже, как и вся свита Эльги, явилась в гавань Маманта провожать уезжающих, но стояла поодаль, приветливо кивая подходящим проститься купцам.

– Горяна…

– Я Зоя, – мягко поправила она.

– Ну какая ты зая? – вздохнул Улеб.

– Сие значит «жизнь». Я для новой жизни родилась во святой купели, и прежней Горяны больше нет.

Улеб еще раз вздохнул. Он бы предпочел прежнюю Горяну; с ней тоже приходилось нелегко, но нынешняя говорила с ним будто из-за каменной стены.

– Улебушка… – забыв прежнюю суровость, она шагнула к нему вплотную и обеими руками взяла его руку. – Если бы ты знал… О чем мы спорим с тобой? Если бы ты только знал, какое счастье, какое блаженство… Все грехи прежние, сама тень смерти с меня крещением смыта, теперь я перед Богом, будто перед солнцем… Душа моя теперь – капля росы, что от солнца горит, будто диамант драгоценный, сама солнцу подобна, хоть и не может вместить даже малую частицу его. Это такое счастье! Ты бы сам все понял, если бы это испытал. Зачем упрямишься? Ты же хороший человек, добрый, ты можешь понять… Я тебе счастья хочу. Ты подумай об этом, а когда вновь свидимся, скажешь.

Улеб промолчал. Сердце болело и от грядущей разлуки – возможно, очень длительной, – и от того, что солнце греческого бога совершенно заслонило для Горяны весь остальной белый свет. Но сейчас его больше волновало, что он скажет своему князю по прибытии домой.

Но вот купеческие корабли ушли, Ута вытерла слезы разлуки с сыном. Мысли Эльги и послов уже устремлялись к дальнейшим шагам.

Первые дни прошли довольно тихо. Семь дней после крещения, пока не смыто с тела освященное миро, Эльга каждый день посещала богослужения в ближайшем женском монастыре, но из Города новостей не поступало.

Подошла суббота, когда Эльге предстояло ехать на службу не куда-нибудь, а в Святую Софию. Наутро она ждала, сидя на «верхней крыше», откуда и увидела не без радости, как во двор во главе вестиаритов входит этериарх Савва Торгер. Она встретила его, спустившись в триклиний; ему и его приближенным предложили передохнуть и выпить прохладной мурсы после поездки по жаркому солнцу.

– Я не вижу здесь тех бойких молодых людей, приближенных твоего сына, – заметил Савва, оглядываясь с кубком в руке. – Они не желают меня видеть, или это правда, что я слышал, – они уехали?

– Ты слышал правду, – многозначительно кивнула Эльга. – Они уехали.

– Неужели остались недовольны приемом?

– Моему сыну не было передано даже медного фоллиса. Мы не могли понять это иначе как оскорбление.

– Если тебя это утешит, могу сказать: василевс и синклит тоже остались недовольны тем днем после Рождества Богоматери.

– Вот как? – выразительно изумилась Эльга. – По-моему, если они остались недовольны моими дарами, то жадность их величиной со все Греческое море!

– Нет, дарами они остались весьма довольны. Но сама посуди: для вас открыли Магнавру, вытерли пыль с золотых львов и павлинов, показали вам Трон Соломона, принесли из Пентапиргия золотой стол и посуду! Я даже не помню, когда все это в последний раз покидало хранилище!

– А я, вместо того чтобы ходить разинув рот, а потом только кивать и кланяться, от изумления забыв собственное имя, посмела с ними спорить и требовать чего-то большего, чем лицезрение их богатств? Они думали, я соглашусь на все, пришлю им моих собственных отроков – воевать с сарацинами, лишь за то, что мне показали золотой стол и посуду и дали послушать, как рожки дудят за занавеской?