Княгиня Ольга. Истоки

— Твои горести — мои горести, твои несчастья — мои несчастья. Что на душе у властелина моего сердца? — Игорь берёт варяжку за запястье, крепко, до боли зажимая его, но девушка лишь опускает собственную руку ниже и кладёт ладонь на грудь супруга. — Уста могут лгать, но сердце не обманет. Вот оно и бьётся подобно трепетной птице. Тук-тук… тук-тук…

Игорь, окончательно сдавшись и опустив свои руки, смотрит на суженую каким-то надломленным взглядом, а на лике его отпечатывается смятение. Глаза, похожие сейчас на два блюдца озёр, сверкают от слёз — но так и не находят смелость дать им волю.

— Зол я… и страшно мне… — робея, молвит он и тут же замолкает, сам не веря произнесённым словам. — Трусом себе кажусь.

— Нет трус князь мой, а испуган. Стал бы трус признавать свои страхи? Поведал бы кому-то о них? А признавши свои страхи, делается человек смелее. Страх растёт из чувства опасности и боязни за свою жизнь — кто же за неё не беспокоится?

— Воевода… — продолжает Игорь, взгляд которого становится словно бы стеклянным и глядит не на ночной город, а будто сквозь него, в самую суть. — Дядя. Рассказывал мне, что была уже в этих землях смута до того, как отец срубил новый град, я тогда ещё не родился даже. Тысяцкий словенский, Вадим, собрал тогда под собой всех недовольных властью варягов и поднял восстание. Хотели они сместить князя и утвердить свои порядки, много тогда крови пролилось и мужей полегло — и со стороны дружины, и простого люда…

— Но подавили его, раз мы здесь сейчас? Значит, и с этими волнениями мы справимся, — прижимается к нему ближе Ольга и берёт в свои руки замёрзшие персты супруга.

— Ежели не пойдут супротив синего пламени лучшие люди городские. Тогда Вадима поддержали лишь простолюдины, купцы да бояре остались в стороне меж двух огней, посему и порубило войско Рюрика бунтовщиков, а сам отец обезглавил зачинщика прямо на поле боя. А сейчас… не уверен я в том, что не поколеблются они, не соблазнятся другой стороной (4).

— Меня греет мысль, что пока были и есть в Новгороде такие благородные мужи, как Гостомысл и Ходута, то есть и надежда, — Ольга улыбается и увлекает за собой терзаемого думами князя. — Холодает. Пойдёмте, княже, в покои, там я Вас согрею.

* * * * *

Какой бы силушкой богатырской не обладал самый крепкий из дружинников, тяжёлый четвертьпудовый замок даже ей не поддавался, поэтому сбежали они с чердака через окно, по связанным между собою на манер троса старым одеялам и ветоши.

Окольными путями пленники обогнули самые оживлённые во всех смыслах участки посада и затаились в той его части, где всё было тихо — пока не зажёгся в одной из башен детинца огонь.

— Да туды ж его через коромысло! — выкривает в сердцах Ари, глядя в сторону полыхающего на возвышении синего пламени.

Спутница его, не выпуская из рук своих увесистого канделябра, возмущается и сердито цокает.

— Тсс, вдруг услышит кто, — пробегает глазами по тёмной улице Милица и шевелит ноздрями. — Худо это, очень худо!

— Вернёмся, стало быть, лучше?

— Куда вернёмся? Половина улицы нашей горит, глядишь, и от нашего дома ничего не осталось кроме пепелища. И это не говоря уже о волками рыскающих по граду мятежниках! Добрый люд весь по домам схоронился и сидит тише воды да ниже травы.

— Мы-то, выходит, и не добрый люд вовсе? — смеётся лысый бородач и глядит на толстушку, что занесла над ним импровизированное оружие, да не посмела ударить шутника по его дурной голове.

— Нерадостно мне вовсе! И назад нет дороги, и дверь ни один постоялый двор, ни один знакомый нынче не откроет, — причитает шёпотом жена главы торгового братства, однако дружинник её словно не слышит, вместо этого наклонившись и не сводя глаз своих с одной точки. — Оглох ты или…

Скандинав, до этого несерьёзный, отводит одну руку за спину и даёт ею знак замолчать.

Из заброшенного переулка напротив выходит немногочисленная процессия из четверых мужчин и одной женщины, да не простой: то была сама Лана! Вдова Козводца медленно ступает посередине своих конвоиров, с опущенными в землю глазами и грязным от крови и пыли лицом.

— Лана? — не верит глазам своим Милица и только сильнее хлопает ими от недоумения. — Если за ней явились пройдохи из той же шайки, что навестили нас, то ничего хорошо в этом нет. Только посмотри на неё, эти ссадины и синяки…

— Разберёмся с ними? — спрашивает, уже засучив рукава и достав тяжёлый меч, Ари.

— С четверыми? Ты рехнулся?

— А что? У меня есть клинок, у тебя — эта штуковина, а они, погляжу, те ещё заморыши.

— Уверен? — с сомнением слегка подбрасывает канделябр бывшая ключница, словно оценивая его силу на вес.

— Вполне.

— В нашем положении "вполне" меня не очень-то устраивает, — раздражённо молвит и вздыхает Милица.

— Очень вполне. Так лучше?

Жена Вепря только кивает и нагибается, прячась среди деревянных стен, а вот Ари кидается вперёд с зычным криком.

— Пустите её! Пустите — а не то полетят ваши головы!