Княгиня Ольга. Пламенеющий миф

«В тот же день лагерь противника был взят, многие в нем были убиты или уведены в плен; и кровопролитие продолжалось до глубокой ночи. На следующий день голову короля [варваров] выставили в поле, а возле [этого места] обезглавили семьсот пленных, советнику [короля варваров] выкололи глаза, вырвали язык и оставили как бесполезного среди трупов»[57].

Нельзя исключить, что массовые казни пленных «лучших мужей», то есть старейшин, показательно жестокие, и впрямь имели место в истории Ольги, но, вероятно, могли они состояться уже после военного похода, в ходе которого в руки киевских ратных людей попало достаточное количество пленных. В ПВЛ действительно указано, что после победы Ольга приказала перебить древлянских старейшин. Только составители ПВЛ поместили рассказ об этих казнях в сюжете до военного похода киевлян в Дерева, придав им вид хитрости княгини, а творец «Псковского кроника», безусловно, знакомый с текстом ПВЛ, нашел для жестокой казни более подходящее место в сюжете – после похода. Что он был прав, доказывают упоминания и в самой летописи: в Лаврентьевской – Ольга после взятия Искоростеня приказывает «старейшин же града изнима, и прочия люди овых изьи…» (то есть забрать старейшин, а из прочих некоторых убить); в Ипатьевской – «старейшины же города ижьже» (упоминание о казни путем сожжения). Видимо, отголоски этих казней и задержались в «большом мифе», уже к концу XI века породив сюжет о жестокой расправе с древлянскими старейшинами, добровольно явившихся к Ольге еще до войны.

…И тут сгорели все…

У этого «фильма ужасов» было продолжение. Уничтожив первое посольство, Ольга – героиня мифа запросила у древлян еще одно, и ей снова прислали «лучших мужей», управлявших землей Деревской. ПВЛ:

«Когда же древляне пришли, Ольга приказала приготовить баню, и вошли в нее древляне и стали мыться; и заперли за ними баню, и повелела Ольга зажечь ее от дверей, и тут сгорели все».

Здесь мы видим отражение сразу нескольких обычаев. После дороги действительно стоило помыться: не только ради дорожной грязи, но и потому, что дорога древним человеком (и в традиционной культуре вообще) мыслилась как часть того света. Побывав на нем, требовалось вымыться, чтобы при помощи воды «оформить» свой переход обратно в мир живых. Баня здесь ассоциируется еще и с родами: существовала традиция рожать в бане – переходном локусе между миром живых и миром мертвых – или посещать баню вскоре после родов (это первое место, куда роженица выходила, если рожала дома). Древляне второго посольства, отправившись в баню, чтобы формально перейти с того света на этот, на самом деле перешли на тот свет уже не формально, а полностью и окончательно. Традиции же кремации (то есть сожжения трупа, после чего пепел разными способами предавали земле, от простого рассыпания по поверхности родовой сопки до устройства огромного кургана, буквально набитого дорогими вещами) была распространена у славян в раннем средневековье значительно шире, чем погребение в лодке, так что здесь ассоциации слушателей с похоронами были еще отчетливее.

Давно было замечено, что сюжет с сожжением древлянских послов имеет аналоги в скандинавских сагах. Имеет смысл сейчас о них заговорить, поскольку аналоги истории Ольги мы найдем в них и далее. В «Саге об Инглингах» (это произведение повествует о «древних временах») рассказывается история Асы, дочери Ингъяльда конунга.

«Рассказывают, что Ингъяльд конунг убил двенадцать конунгов и всех их он обманул обещанием мира (курсив мой – Е.Д.). Его прозвали поэтому Ингъяльдом Коварным… Асу, свою дочь, он выдал за Гудрёда, конунга в Сканей. Она была похожа на отца нравом».

Далее рассказывается, как Ивар Широкие Объятия с большим войском двинулся в Швецию. Аса Коварная находилась в гостях у своего отца, когда они узнали, что на них идет Ивар с большим войском, а у них не был сил, чтобы ему сопротивляться.

«Они с Асой поступили тогда так, и об этом пошла слава (курсив мой – Е.Д.): они напоили всех своих людей допьяна, а затем подожгли палаты. Сгорели и палаты, и весь народ, что был них, вместе с Ингъяльдом конунгом».

Мы видим, что идея поджечь дом с людьми уже в «древние», легендарные времена считалась способной принести славу (в том числе женщине). Как и то, что усыпить бдительность врага притворным обещанием мира было в средневековой литературе известным делом, политическим приемом, которым не брезговали и конунги.