Князь Арнаут

Ангеррану вдруг стало неловко.

— Брось ты, Пьер, — сказал он с укором. — Князь наш — это да, а я... Перестань, какой я тебе сеньор? Помнишь старые времена? Помнишь Жьен? А Шатийон? Помнишь?..

— Эй, вы, там? — Ренольд, не знавший, куда себя деть из-за молчания гостя, погрозил Ангеррану и Пьеру пальцем и проговорил: — Мы с сиром Бертраном собираемся кое-кого поприжать... Как это у язычников зовётся?.. — он защёлкал пальцами. — Раззья, так? Раззья! Тебе, Пьер, нельзя ничего знать раньше времени. Ты иди... ступай отсюда... — Ренольд вытащил из кошелька золотой и, бросив его груму, сказал: — На, купи себе что-нибудь или найди какую-нибудь шлюшку попокладистее. А теперь ступай, не мешай нам с сеньорами обсуждать важные планы.

Напрасно князь прогонял грума, напрасно распалял себя, напрасно томился ожиданием. Годы плена сделали Бертрана Тулузского медлительным человеком. Но всё когда-нибудь кончается, кончилось и его молчание, и он, наконец, открыл рот.

— Благодарю вас, ваше сиятельство, — проговорил гость негромко. — За то, что хотели помочь тогда, за то, что остались другом и теперь...

— Так ведь за правое дело! — воскликнул Ренольд.

Лангедокец кивнул, он словно бы даже и не заметил, что его перебили, и продолжал:

— Я был бы рад принять ваше предложение. Более того, если бы дело удалось, я стал бы считать себя обязанным вам на всю жизнь, и вы не нашли бы лучшего друга во всей здешней земле, друга, готового прийти к вам на помощь по первому зову. Клянусь всеми святыми, клянусь муками Господними, что так бы оно и было, но... я отвечу — нет. И прошу вас, ваше сиятельство, не держите на меня обиды за это.

— Но почему?! — недоумевал Ренольд. — Вы не верите в успех?!

Ангерран напрягся. Однако Бертран покачал головой и сказал:

— Верю, потому-то и отвергаю ваше предложение.

— Как это? — хором спросили князь и его бывший оруженосец.

Бертран посмотрел на обоих взглядом, полным неведомой им тоски, и вдруг, глубоко вздохнув, неожиданно спросил:

— Помните Оргвиллозу, мессир?

Пожалуй, ничего неожиданного в этом вопросе не было, ведь Оргвиллозой[126] звали сестру Бертрана, не очень красивую, но, безусловно, умную и добросердечную девушку, которой в том роковом сорок девятом году пришла уже пора выходить замуж.

— Да... — Ренольд нахмурился. Он, признаться, забыл о бедняжке, она, по его мнению, не принадлежала к числу дам, которых следует помнить. — Что с ней? Я слышал, что она стала женой Магреддина?

Лангедокец покачал головой и, вновь тяжело вздохнув, произнёс:

— Нет. Гордую мою Оргвиллозу продали в рабство...

— Но люди говорят... — начал было Ренольд, но умолк.

— Люди просто хотят верить в лучшее. Если благородную даму продают, как простую крестьянку и дочь ремесленника, то на что надеяться последним? — спросил Бертран. Ответа он не ждал. — Язычник и верно хотел взять её в свой гарем, но она сказала, что скорее предпочтёт смерть, чем станет его женой. Гордая моя Оргвиллоза так и осталась гордой... Я знаю, что она не вынесла тягот рабства и умерла, а люди... люди всегда хотят верить в лучшее.

Помолчав немного, он продолжал:

— И я всегда хотел верить, что... что именно узурпатор, убийца моего отца, навёл на нас турок. Хотя теперь и понимаю, что никогда на самом деле не верил в это. Во всяком случае, последние годы. Если бы он один был виновником моих несчастий, тогда бы я принял ваше предложение, чтобы отомстить его сыну за злодеяния отца, хотя бы за то, что пришлось претерпеть моей сестре. Но я не хочу быть вассалом короля, мать которого предаёт христиан в руки неверных... Кроме того, я всё это время мечтал о Лангедоке, мне снилась Тулуза... Франция. Я не хочу оставаться здесь... Давайте выпьем за вас, ваше сиятельство, за ваше храброе и отзывчивое сердце. И не приведи вам Господь угодить в плен к неверным!

С этими словами Бертран поднял кубок и, ещё раз повторив: «За вас, мессир!», выпил всё до капли. Ренольду и Ангеррану не оставалось ничего другого, как последовать примеру гостя.

Через несколько дней Бертран Тулузский и несколько десятков лангедокцев, вернувшихся с ним из Алеппо, отправились в Сен-Симеон, чтобы отплыть на родину.

Ренольд и его бывший оруженосец не раз и не два потом вспоминали слова брата гордой Оргвиллозы, пытаясь понять глубоко затаившийся в них смысл. Они знали, что он есть, но никак не могли уловить его.

XI

В тот год с началом ноября погода на побережье стала необычайно быстро портиться: жаркие солнечные дни всё чаще сменялись дождливыми, задували холодные ветры, заставляя теплолюбивых жителей Заморского Лангедока искать убежища в полумраке жилищ у очага.

Очаг. Камин или просто костёр, разведённый прямо на земляном полу нищей лачуги. Благословен же будь в веках, Господь, даровавший людям огонь. Именно около него и рождаются великие цивилизации, именно он и пожирает их — сотворённое человеком непрочно и недолговечно. То ли дело Бог?!