Князь Диодор

— Похоже, мы увидим что-то, что сделает из князя или героя и молодца, или…

— Нам придется убираться отсюда со всей возможной скоростью, — добавил Дерпен неожиданно, и все заметили, что это вовсе не шутка.

29

Снег под полдневным солнцем стал таять, а потом и вовсе сошел. Как на беду, с запада на стольный город королевства насела огромная туча, стало холодно, сыро, противно, никакого праздничного настроения под таким небом и быть не могло. Густибус переживал, что их выгоняют из города, и он не сможет как следует изучить машину. Батюшка жалел, что одну какую-то икону не сможет взять с собой на Миркву. Дерпен вообще ворчал, что от местного вина у него стало портиться в желудке, и он бы с удовольствием выпил рюмаху-другую полонской водки, да вот, никто из слуг даже приблизительно не может сказать, где же ее можно тут купить.

А князь по-прежнему сидел в библиотеке, и ворошил бумаги, которые они с батюшкой уже выучили, как всем казалось, наизусть. Потом он занялся очень непростым дело, стал эти бумаги рвать, да так тонко и осторожно, будто бы не рвал их в клочья, оставляя корявые исписанные завитки, а наоборот, восстанавливал драгоценный старинный фолиант, в котором можно было бы вычитать, кто же виновен во всем произошедшем в Парском королевстве.

К тому же он, нимало не смущаясь, что день праздничный, и потому у всех будет по горло дел, отослал мальчишку Крепа за Атеномом. Тот сходил, вернулся и сказал, что князь-посол отказал князю Диодору в присылке куртье. Диодор даже помрачнел от этого, но все же не совсем. И тут же послал того же Крепа с весьма скоро написанными письмами к королевскому магу шевалье Опрису Тамберсилу, и заодно уж к королевскому казначею и распорядителю королевской казны, рассудив, что эти двое еще могут ему помочь.

После полудня, когда все распаренные в баньке и хмурые от плохой погоды и неопределенности собственного положения уселись за второй легкий завтрак, потому что первый, ранний и вовсе не заметили — все же научились имперцы подниматься по-местному, с первыми ударами колоколов на многих местных звонницах, — Густибус вдруг стал спрашивать князя, что тот задумал.

— Кое-что и впрямь задумал, — отозвался князь Диодор. — Хотелось бы, чтобы все ж получилось, вышло, как мне мнится, но… Кто же знает, нас ведь отставили от этого дела. Не уверен ни в чем, и это самое скверное, что может быть.

— А точнее можешь сказать? — спросил Дерпен.

— Нет, — признался князь. — Если скажу, вы сомневаться начнете, и меня на смех поднимете. А мне нужно быть уверенным, не сомневающимся ни в своей правоте, ни в том, что все произойдет так, как, я полагаю, должно произойти.

— Да что произойти-то должно? — спросил и батюшка.

— Я тебе, батюшка, после скажу, вот трапезничать окончим, и я тебя попрошу об одной вещи.

— Все любопытнее становится, — отозвался Густибус. — А мне ты не хочешь чего-либо сказать?

— Тебе и Дерпену нужно быть около батюшки, все время, и смотреть в оба. — Голос у князя сделался каким-то сварливым и хриплым, будто боевые распоряжения делал, а не к балу королевскому готовился.

— Около тебя, оказывается, быть не следует, да? — пробурчал Дерпен. — Мол, сам с усами?.. — Он помолчал. — Ты бы все же сказал, князь, что задумал.

— Не могу, — опять со вздохом отказался князь. — Есть тому и еще причины, кроме ваших сомнений. — Он еще разок взвесил в уме свои идеи, и даже головой покачал, отказываясь. — Будет лучше, если вы ни о чем не будете догадываться.

— А я вовсе не догадываюсь, — сказал Дерпен, и чуть улыбнулся в свои тонкие и негустые восточные усики. — Ни об этом, ни о том, ни о малом, ни о большом, ни о прямом, ни о кривом, ни сейчас и ни потом…

Кажется, он начинал прибаутничать, а это означало, помимо прочего, что он окончательно и уже несомненно выздоровел.

Трапеза завершилась не вполне обыденно, потому что пришли вдруг целой гурьбой еще портные, которые принесли кучу всяких безделок к той одежде, которую усиленно изготавливали где-то в глубине дома прежние, приведенные ранее кутюрье. Делать нечего, пришлось еще и одеваться, а потом и вовсе случилась невиданная штука. В ворота, преодолев не вполне уверенный заслон, который пробовал оказать Креп, мягко вкатилась четырехместная, местами чуть ли не серебряная карета с гербом Тайного Приказа Мирквы на обеих дверцах. Вот тут уже всем стало не до смеха, коли дело принимало такой торжественный оборот.

Одевались долго, главным образом, по вине все тех же портных. Они то одно приладят, потом кто-то посмотрит, покачает головой, и многословно объясняя что-то свое, портновское, снимет, а приладит другое. Причем объясняли даже не знающему ни слова на феризе Дерпену. Это было бы забавно, если бы ни длилось столько времени, что князю захотелось всю эту братию разогнать.

Но все же приходилось терпеть, к тому же, как ни удивительно, вновьприбывшие помощники принесли и вполне по росту пошитый кафтан для Крепа. Князь поинтересовался:

— А это для чего?