Князь из десантуры

– Не переживай, не отберу, – рассмеялся чёрноглазый, – просто любопытно. Странный ты. Слово Волчье знаешь, коней наших перепугал. Две недели в бреду, цепь тебя нашейная чуть не задушила. Я лучшего кузнеца позвал – он не взялся освободить. Только тронет цепь – она ещё больше сжимается, давит. Костяшка эта невиданная у тебя за пазухой. Никак, ты колдун?

– Шаман я половецкий, Тенгри служу. А ты кто?

– А я – князь Мстислав Галицкий. Слыхал про такого?

Сихер глаза прикрыл, кивнул:

– Слыхал. Про твои подвиги, про воинскую славу – кто же не слыхал? Что будешь делать со мной, князь? Неужто на костёр, как колдуна, отправишь?

Мстислав Удатный оскалился:

– Костёр – это быстро. Гридней кликну – вмиг соорудят. Другое скажи: в бреду поминал ты рыжего Димитрия. Не того ли, толмача франкского рыцаря, что при дворе киевского князя отирается?

– Того, – сознался Сихер, – но он мне нужен не для доброго дела. Как встречу – после этого только один из нас на земле останется.

– Это хорошо, – обрадовался князь, – это как раз устраивает. Мне он тоже поперёк горла. Говорливый слишком, сучье подхвостье, всякую ерунду князю киевскому болтает, дурные мысли внушает. Мол, татарских послов принимать надо, а моего тестя половецкого хана Котяна спасать – наоборот, не обязательно. Урезать надобно рыжему язык, лучше вместе с головой.

Мстислав Удатный улыбнулся, хлопнул ладонью по пыльной подстилке.

– Вот доберёмся до Хортицы, там и покажешь, шаман, на что способен. А то ведь, повторю, костёр угораздить – дело плёвое.

Сихер откинулся на подстилке, погладил пальцами цепь. Ещё неизвестно, что лучше – удушенным быть или сгореть заживо…

* * *

Кипит ставка Субэдея, каждому дело есть. Китайские умельцы, аккуратно макая кисточки в тушь, рисуют карты русских земель со слов задержанных сарацинских и булгарских купцов. Тщательно расспрашивают, сколько переходов до русских поселений, где водопои, где броды через реки, какими укреплениями города защищены.

Монгольские разъезды, как рой ядовитых ос, по дикому полю разлетелись, самих днепровских берегов достигли. Высматривают, что творится у русичей.

Лазутчики из половцев и бродников – самые лучшие. И переодеваться не надо, язык знают – рыщут по рынкам, в церкви заходят и в кабаки, внимательно болтовню жителей и дружинников слушают. Самые ловкие в лагеря войсковые проникают, считают количество котлов (сколько котлов – столько и едоков); запоминают, где отряды стоят да как вооружены.

В шатёр к Субэдею – очередь из гонцов.

– Киевляне и союзники достигли Хортицы, разбивают лагерь.

– Две сотни черниговцев переправились на левый берег Днепра, получили отпор и назад вернулись.

– Котян привёл всех, кого смог собрать – не меньше пятнадцати тысяч всадников.

Монголы всё о русском войске знают. За каждым движением следят. А вот противник, похоже, не особо переживает: лазутчиков не шлёт, передовые отряды не отправляет. Субэдей в такую опрометчивость врага не верит:

– Не может быть, чтобы русичи так беспечно к войне относились. Не нашли их лазутчиков – значит, прячутся хорошо. Искать! Ловить и на допрос в ставку привозить. Ночные разъезды удвоить.

* * *

Эх, где она, жизнь свободная, бродницкая? Новые хозяева крепкую узду на вольницу надели да затянули так, что зубы трещат. Всех способных – в седло, на десятки и сотни разбили. Кого – лазутчиками за Днепр отправили, кого – в дозоры. Ни выпить, ни пограбить, ни к жёнке под тёплый бочок завалиться. Кто в деревнях остался – надрывается без продыху: рыбу ловят, лодки мастерят и смолят для нужд татарского войска, на переправах трудятся.

Разве о таком бродники мечтали, когда их Плоскиня в услужение к Субэдею привёл? Сначала радовались: вот теперь порезвимся, погуляем за Днепром. Много на Руси богатых городов, серебра и мехов всем хватит – это не за караванами по степи серыми волками гоняться. Но приходится тяжкую службу исполнять. А за любую провинность одно наказание – смерть. И палач своих и чужих не разделяет: что аланов, что монголов. Виноват – прощайся с солнышком и шею подставляй.

Бродники давно недовольные речи ведут. Мол, лучше было бы сбежать куда подальше – хоть в рязанские земли, хоть к венгерскому королю. Переждать, пока война пройдёт и всё уляжется. Ведмедя-верзилу десятником назначили. Он от таких разговоров среди подчинённых морщится, но не пресекает. Может, и сам так думает, но как начальник поддержать не может.

Третий день уже рыщет маленький отряд по степи, редких встреченных останавливает – проверяет, не лазутчики ли русские. Да всё больше испуганные половецкие кочевья попадаются, которые с Котяном за Днепр не ушли.

Добрались до реки Калки, собирались там заночевать под утёсом. Место, гулящим людям известное – с трёх сторон прикрытое и от ветра, и от чужого взгляда. В таком месте хорошо от погони уходить и хабар делить после удачного разбоя.

Ближе подъехали – учуяли дым. Беззвучно спешились, подкрались. Глядь: на берегу, в гроте – костёр. Хитро костёр сложён: бревно с одного конца подпалено, чтобы много света не давать, а греть всю ночь. Каждый бродник такой костёр устраивать умеет.