Князь из десантуры

– Ого! Да тут ларь серебряный, Плоскиня. Монах-то не бедный.

– Не тронь! – Варфоломей вцепился в рукав разбойника. – Оставь, то имущество Божье, не человеческое. Главная драгоценность Киева, мощи Андрея Первозванного. Без них городу гибель.

Плоскиня расхохотался:

– Киеву твоему и так – кирдык. Не сегодня-завтра Субэдей велит, и пойдём город жечь. Эх, погуляем, ха-ха-ха!

Бродники уже отвязали тяжёлый ларец, сбросили на землю. Инок пытался помешать – оттолкнули так, что сухонький старец упал.

Подломили крышку топором. Детина разочарованно сплюнул:

– Тьфу, не врёт. И вправду, кости какие-то. Ладно хоть ларь серебром крыт, на что-то сгодится.

Вывалили мощи в грязь. Варфоломей всхлипнул, бросился спасать реликвию – пнули, отшвырнули, как нагадившего щенка. Чернец закричал:

– Будьте вы прокляты! Как вы можете, на вас же кресты! О гневе Божьем забыли и высшей справедливости?

Подошёл Плоскиня. С наслаждением принялся топтаться на святыне, перемалывая в труху и приговаривая:

– Вот, видел? Это просто старые кости, и всё. Ну, что? Где твой бог с громом и молнией? Где была его справедливость, когда на мою деревню соседи напали, всё пожгли, батю убили? Сестру снасильничали. Мать прирезали да в колодец бросили. Где он был?! Отвечай, монах!

Подошёл, наклонил побагровевшую морду, брызгая слюнями в лицо чернеца:

– Меня, мальца ещё, отец успел в подполе спрятать. Я там сидел, а кровь сквозь доски на меня капала. Тёплая ещё кровь! Тогда поклялся на всю жизнь: верить только себе да вострой сабле. А вашему вранью не верю больше, монах!

Инок покачал головой:

– Надо уметь прощать, Плоскиня. Тот, кто не умеет прощать – отдаёт себя нечистому. Покайся, сними грех с души. Зря ведь живёшь, пустяшно. И умрёшь страшно.

Плоскиня выхватил кривой персидский нож, приставил к горлу Варфоломея:

– А вот сейчас чиркну – и посмотрим, кто страшно помрёт. Что, плачешь? Портки уже запачкал?

По тощим скулам инока бежали светлые тропинки слёз. Тихо произнёс:

– По тебе плачу, атаман. Как ты мог на кресте клясться, когда князю Киевскому от имени супостатов обещал отпустить живым его и войско? Как мог своих же братьев-русичей предать? Жалко мне тебя. Совесть ведь болит. Крики тех раздавленных до самой кончины с тобой будут.

– Да заткнись ты! – бродник ударил монаха в висок рукоятью кинжала. Варфоломей упал и замер.

– Врёшь! Врёшь, собака чернорясая! – кричал атаман и пинал, пинал лёгкое тельце. – Нет у меня совести давно, болеть нечему!

Бродники еле оттащили Плоскиню от затихшего Варфоломея и повели в шатёр – напиваться хмельным мёдом.

Мёртвый инок лежал на спине, и в его раскрытых глазах отражались бесчисленные звёзды.

Будто пытались снова разжечь погасший огонь.

Глава девятая. Колодник

Из записей штабс-капитана Ярилова А. К.

г. Баден-Баден, 17 августа 1924 года

…очередной приступ – голова взорвалась изнутри, словно сапёры заложили туда два фунта динамита. Доктор Думкопф искренне перепугался и не отходил от моей постели всю ночь. И гадал, какая именно контузия из трёх была наиболее опасной для моего душевного здоровья. Я же не видел разницы. Но сам почему-то вспоминал тот бой весной девятнадцатого года и странного большевика, который спас меня от смерти. Хотя плен – это нередко хуже, чем смерть…