Князь мертвецов (СИ)

Выстрел грянул у Мити над самым ухом. Пуля просвистела над упавшим Гиршем, ударила в бюст Руссо на разоренной этажерке и отрикошетила, со свистом отлетев обратно.

Никто не успел ничего предпринять, один лишь Митя, привыкший за последнее время к подобным случайностям, сгреб Аду в охапку и рухнул вместе с ней на Гирша.

Пуля пронеслась там, где еще мгновение назад была его голова, и ударила в стекло. Стекло лопнуло так, будто меж уже вставленными зимними рамами заложили бомбу. Осколки не могли, но выплеснулись в комнату. Зазубренные стеклянные лезвия влетели внутрь. Прижимая к себе Аду, Митя откатился в сторону и…

Дзанг-дзанг-дзанг! Осколки воткнулись в пол точно между Митей и Гиршем. Воцарилась тишина. Все как один, не отрываясь, воззрились сперва на полицмейстера — от паро-беллума в его руках расходилось облако пара. Потом на торчащие из светлых досок стекла.

— Тю, а як це? — наконец спросил один из городовых, переводя ошарашенный взгляд на разбитое окно.

За окном послышался раздосадованный скрипучий крик, похожий на воронье карканье, мелькнула тень с широко распахнутыми крыльями — слишком крупная для птицы тень.

— Это все, что тебя сейчас волнует, Мироненко? — просипел полицмейстер, пальцем стирая со щеки кровь из длинной царапины.

Митя приподнялся на локтях, отпуская придавленную им Аду. Посмотрел в широко распахнутые, полные растерянности и ужаса карие глаза, не скрытые как обычно стеклышками пенсне, выдавил кривую улыбку и плюхнулся на зад, тяжело дыша.

«Обошлось. Снова обошлось. Я жив. Дышу.»

Полицмейстер шагнул к окну мимо Мити протопали его ноги в начищенных до блеска сапогах. Дулом паро-беллума отбросил в сторону портьеру. И уставился на подоконник. Улыбка медленно сползла с его лица.

Он поворошил дулом кучку черной пыли, и уголок дешевого картонного переплета, будто обожженный по краям. Больше на подоконнике ничего не было.

В этот момент снаружи раздался бешенный топот, яростно задребезжали металлические ступеньки, и оттолкнув оцепеневшую в дверях мать Тодорова, ворвался дежуривший под окнами городовой:

— Шо тут, ваше благородие… — шаря взглядом по разгрому в комнате, с хрипом выдохнул он.

— Взять! — сдирая испачканную кровью перчатку и швыряя ее на начавшего шевелиться Гирша, ненавидяще процедил полицмейстер. — Взять всех! И этого… и того… и тех… и этих… Всех! Всех — в участок!

— Вы совершенно уверены, Ждан Геннадьевич? — счастливо улыбаясь — обошлось, опять обошлось! — спросил Митя.

— И этого тоже! — взревел полицмейстер. — И обыскать! Перевернуть весь дом!

Сопротивляться Митя не стал. Только когда городовой, корча виноватые рожи и поддерживая его под руку, как тяжелораненного, помог подняться с пола, Митя тихо прошептал поравнявшемуся с ним Тодорову:

— Надеюсь, ваша матушка журнал «Народной воли» на ночь не читает.

Глава 22. Еврейский допрос

— А все же, куда книжки-то подевались? — азартно прошептали у Мити над ухом.

Митя нехотя обернулся на так и оставшегося безымянным конопатого гимназиста. Глаза у того горели, веснушки аж светились в полумраке камеры.

Аккуратно выставленной ладонью Митя заставил его отодвинуться:

— Вероятно, туда же, куда и ваш здравый смысл, сударь, — холодно сказал он и рявкнул. — Не было отродясь!

— Ну что вы, — обиженно проворчал конопатый. — Тут же никого чужих, только наши.

Митя обвел страдальческим взглядом камеру в участке, где сейчас сидели все — и гимназисты, и Тодоров, и парочка поднадзорных. Барышень заперли отдельно — Митя искренне надеялся, что в одном из кабинетов, не вовсе же полицмейстер разум утратил. Еще брата и сестру Гиршей сразу же увели.

— Во-первых, убедительно прошу меня к вашим «нашим» не причислять. Вроде бы я не давал никаких оснований. А во-вторых… — он выразительно кивнул на груду лохмотьев у двери камеры. Только если присмотреться внимательно, можно было понять, что это привалился к стене человек.

— Так он же спит! — вскинулся конопатый.

— Естественно, спит. Если бы не спал и явственно подслушивал, может, даже вы не стали бы болтать глупости, — меланхолично заметил Митя.

— То есть, он специально тут? Чтоб нас подслушивать? — конопатый выразительно сжал кулаки.

— Сядь, — буркнул ему Петр и поглядел на Митю иронически. — Надо же, разбираетесь! Жаль только, так сказать, с другой стороны решетки.

— Мне — нисколько не жаль, — отрезал Митя.

— Не ссорьтесь. Сейчас-то мы все по одну сторону решетки, — тихонько попросил гимназист.

— А долго ли? — скривился Петр.

Вдалеке увесисто хлопнула дверь, послышались голоса — рокочущие мужские, надрывные, почти плачущие женские.

— Родители, — тоскливо сказал конопатый и переглянулся с приятелем Васечкой.

— Дети, — усмехнулся Иван. — Как есть дети — боятся, что папенька с маменькой заругают.

— Это самое «детство» не мешает вам втягивать их в ваши дела, — процедил Митя.

— Не наши. Общие, — очень серьезно сказал Иван, а Петр, наоборот, ухмыльнулся. — Кто ж если не мы — «племя младое, незнакомое»? Не питерское старичье, те отечество только до края довести могут!