Князь Ночи

Отложив нож, она быстро перекрестилась, затем вновь взялась за каштаны, предварительно смахнув тыльной стороной ладони слезу, катившуюся по щеке. Не желая выглядеть навязчивой, Гортензия отошла к каменной лохани, стоявшей под окном. Оттуда можно было разглядеть другой скат гранитного выступа, на котором высился замок, – там скала отвесно обрывалась к потоку… Вот где было бы легко покинуть этот мир, появись такое желание. Только шаг, один маленький шаг – и все кончится… Вздрогнув, Гортензия стряхнула с себя наваждение. О чем это она думает?

– Как умерла моя тетя Мари? – спросила она, впервые употребив в речи слово, указывавшее на узы родства. Тем самым она как бы утверждалась в своем праве услышать ответ.

– Я уже говорила вам, от несчастного случая… Куда это подевался Пьерроне? Надо бы ему явиться сюда… Он мне нужен.

Неожиданно засуетившись, Годивелла оставила свое занятие и поспешила к двери. Она явно искала предлог не отвечать на неприятные вопросы. Однако на этот раз Гортензия решила не дать ей ускользнуть и бросилась наперерез, преградив выход в тот самый момент, когда кормилица была уже у двери…

– Какого рода несчастный случай, Годивелла? – тихо, но твердо спросила она. – Почему вы отказываете мне в праве узнать, что произошло?

Старая женщина подняла на нее взгляд, полный упрека.

– Нехорошо с вашей стороны, мадемуазель, заставлять меня говорить об этом. Все было так ужасно!.. Вам действительно надо знать?

– Да. Необходимо.

– Ну что ж… Она заснула в кресле у очага, и… платье загорелось! На ее несчастье, она была одна в замке. Господин Фульк уехал в Помпиньяк, где торговался из-за сведения леса. Малыш… я хотела сказать… господин Этьен был на лугу с господином Гарланом, который искал травы. А я была на ферме… Я услышала крик и прибежала… слишком поздно! А теперь позвольте мне пройти! Мне и вправду нужно найти Пьерроне!

Она кинулась прочь, словно спасалась от преследования, оставив Гортензию в одиночестве и несколько смущенной. Зачем ей надо было задавать столько вопросов? Она ненавидела роль инквизитора, которую только что исполнила, совершенно не понимая, для чего. И все же, почему столько тайн вокруг этой смерти, без сомнения, ужасной, но приключившейся просто от несчастного поворота судьбы? Ведь это давало пищу самым сумасшедшим фантазиям… Конечно, несчастная Мари, жестоко ввергнутая, еще не очнувшись от сна, в пучину пламени, не имела даже времени прочитать молитву. Может, ее душа не смогла обрести покой, и все дело в этом? В том числе странности последней ночи… Гортензия обещала себе молиться за бедную жертву огня каждый вечер.

Тем не менее она испытала истинное облегчение, когда около полудня шум голосов и конское ржание вместе с радостными криками Пьерроне, который пулей вылетел из дверей и чуть ли не кубарем скатился по тропинке, дали ей знать, что маркиз вернулся и, главное, привез своего сына живым и невредимым. Из окна коридора, куда выходила дверь ее комнаты, Гортензия наблюдала это возвращение, выглядевшее совсем иначе, чем отъезд маркиза. Прежде всего карета уступила место саням, которые, хоть и были изготовлены в конце минувшего столетия, выглядели вполне крепкими и сохраняли старомодную элегантность. К тому же юный беглец, утопавший в пышной меховой полости, лежал между отцом и дамой, которая весело смеялась и, по-видимому, шутила.

Подобрав юбки, Гортензия бегом спустилась по лестнице. Она спешила посмотреть, на что похожа та самая Дофина де Комбер, – а это могла быть лишь она, – пришедшаяся так не по сердцу Годивелле. Физиономия домоправительницы, застывшей на пороге в своей излюбленной позе, красноречиво говорила о том, что этот визит не доставлял ей никакого удовольствия. При всем том, глядя, как новоприбывшая поднимается по ступеням с любезной улыбкой на устах, Гортензия подумала, что та, вероятно, ей понравится.

Как и говорила Годивелла, мадемуазель де Комбер была отнюдь не юна. Об этом свидетельствовали серебряные пряди, резко выделявшиеся в ее густых темных волосах, однако определить точный возраст гостьи было бы затруднительно. Высокая и тонкая, она обладала самой изящной талией, какую Гортензия когда-либо видела, и кожей, свежей, как только что распустившийся цветок. Красиво очерченные пунцовые губы приоткрывали в улыбке ровные белые зубы, черные глаза излучали лукавый блеск. Короче говоря, мадемуазель Комбер обладала очарованием, в котором ее естественная грация и вкус в выборе нарядов, отнюдь не выглядевших провинциальными, играли не последнюю роль. Ее плащ с пелериной из прекрасного полотна цвета зеленого мха, отороченный рыжей лисой, и бархатная шляпка того же цвета с целым каскадом блестящих петушиных перьев удивительно шли ей и подчеркивали свежесть лица.

Завидев Гортензию, она почти бегом преодолела последние метры пути и, легонько оттолкнув Годивеллу, явно не расположенную дать ей пройти, воскликнула: