Князь Рус

Они выбежали на ровное место, в трех полетах стрелы ровно горели костры. Вениамин разглядел даже человеческие фигуры в красноватом свете, когда совсем рядом из темноты раздался страшный возглас на чужом языке. Вениамин не знал слов, догадался лишь, что незримый страж скифов его заметил и что в руке скифа сейчас появились меч или копье.

– Я… оттуда… – пролепетал он обреченно, понимая, что скифы не понимают его языка, – я пришел… мне очень нужно… просто пришел…

Он ощутил смерть, слова звучали глупо, да и кто с добрыми намерениями будет переправляться ночью через бурную реку? Он слышал, как в тишине звякнул металл, даже успел увидеть слабый лунный блеск на обнаженном лезвии. Он сжался и стиснул зубы, чтобы встретить удар без крика и перетерпеть жуткую боль, что кончится быстро, кончится вместе с жизнью, нужно только перетерпеть один миг…

Конь под ним нетерпеливо дернулся. Вениамин раскрыл глаза. Он стоял в темноте, костры полыхали на прежнем месте, а ощущение близкой смерти исчезло. Он нерешительно шевельнулся, шагнул, конь пошел вперед, натягивая повод, и Вениамин, еще не веря себе, ускорил шаг, потом побежал.

Под ногами хлюпала ледяная грязь, но луна выбралась из туч, он видел темные крыши домов, почти в каждом еще горели огоньки. Скифы ложились поздно, если ложились вообще. Светились окна и в доме, который он отыскал бы на ощупь в любой мгле.

Чувствуя себя снова живым, как это восхитительно, он добежал, все убыстряя шаг, до знакомых ворот. Заостренные колья торчали голо и страшно, но Вениамин с облегчением перевел дух. Еще вчера на кольях забора были нанизаны отрубленные головы. Алый Цветок удивилась, что Вениамин едва не терял сознание от ужаса и отвращения, и сегодня, похоже, она сама сняла и закопала страшные трофеи.

Он накинул повод на крюк, ноги сами понесли во двор. Раньше здесь был злой пес, но скифы перебили всех собак, и Вениамин без препятствий пробрался к заветному окошку. Наглухо закрыто толстыми ставнями, но в щели пробивается слабый, трепещущий свет. На миг мелькнул силуэт, сердце Вениамина забилось счастливо, кровь разогрелась, он снова ощутил себя живым и настолько сильным, что, наткнись сейчас на цепь, соединяющую небо с землей, – ухватил бы и притянул бы небо к земле, дабы все люди могли пройти в небеса!

Осторожно встал у окошка, страшась спугнуть своим дыханием странное очарование. В сердце разливалась сладкая радость, смешанная с такой же сладкой болью. Тихохонько поскреб ногтями наличник, прислушался. По ту сторону ставен слегка шелестнуло. Ему почудились легкие шаги, в ответ сладко екнуло сердце.

– Алый Цвет, – прошептал он едва слышно, – Алый Цветок… Жизнь моя! Это я, Вениамин!

За ставнями погас свет. В щель донесся тихий, приглушенный голос:

– Ты переплыл реку?..

– Да, – шепнул он одними губами.

– Уходи, – донесся голос, – нам нельзя сегодня видеться. Князь озверел почему-то, велел всех иудеев ловить и казнить люто.

Сердце его, взлетевшее было к небесам, упало в черную холодную пропасть. Через силу спросил:

– Что случилось?

– Не знаю. Уходи как можно скорее! И лучше всего не приходи больше. Это грозит смертью нам обоим.

Чернота нахлынула на него, он стиснул зубы, борясь со слабостью. Тело пробрала дрожь. Он ощутил, что стоит в мокрой одежде, с него еще течет, вода ледяная, а осенний ветер снова пронизывает до костей.

– Любимая, – прошептал он, – будь что будет. Я не могу без тебя. Отвори, я войду.

По ту сторону в голосе послышался испуг:

– Нет, ни за что! Ты должен уйти. Нас не должны больше видеть вместе.

– Мы будем таиться, – пообещал он.

На этот раз в ее голосе прозвучала твердость:

– Нет. Мы больше не должны встречаться. ­Возвра­щайся!

Судорога скрутила его мышцы с такой силой, что сухожилия натянулись до боли, едва не прорывая кожу. Он проговорил, стуча зубами:

– Не смогу… Открой хотя бы чулан. Я пережду до утра. А утром, если князь захочет меня казнить, пусть казнит. Мне будет все равно.

– Нет, – донесся ответ, в котором он уловил жалость и сочувствие. – Я не смогу открыть чулан. К отцу заехали гости. Их пятеро, они спят в чулане вповалку.

Он взмолился:

– Ну тогда хотя бы в конюшню!

И снова вместе с жалостью в ее голосе прозвучала непреклонность, так свойственная скифам, даже их женщинам:

– Нет. Они охраняют своих коней лучше, чем собственные жизни.

Ветер выл, взревывал зло и торжествующе, и в его реве ясно прозвучали слова «Да будешь ты проклят!». Дрожь сотрясала его непрерывно, ветер трепал мокрые волосы, дождь усилился, с темного неба хлынули плотные холодные струи. По лицу бежала вода, он так застыл, что почти не чувствовал холода. Губы прошептали:

– Материнское проклятие… Не быть мне живым…

Он с трудом отклеился от стены, побрел через ночной двор, зачерпывая в обувь грязную воду. Конь вздрагивал под струями воды, прядал ушами. Вениамин не помнил, как взобрался в седло, повернул коня. Тот вздохнул, едва не заплакал, но хозяин упорно тыкал пятками под бока, и конь послушно потрусил сквозь стену ливня.