Князь Святослав

За стенами пронёсся топот и послышались крики, прервавшие беседу друзей. Все молча переглянулись. Христофор вышел и вскоре вернулся.

- Горят торговые ряды, - сказал он. - Видно, жители разгромили лавки убежавших за город богатых торговцев. И чтобы не узнали о разгроме и расхищении имущества, подожгли здания. Так выпьемте из общей чаши скорби.

Они выпили, и погрустневший Лев Диакон продолжал:

- Я много и часто думаю о том, какой праздничной выглядит наша жизнь в хрониках: триумфы царей, подвиги полководцев, блеск оружия, крики о подвигах, пророчества святых, добродетели богачей, благородство знатных, кротость и богоугодность иереев. Я втайне мучаюсь этой выставкой измышлённых духовных сокровищ в наших книгах.

Иностранцы, посещая Священные палаты, изумляются блеску двора, утончённости этикета, пышности обстановки. Но от них скрыты грубые инстинкты правителей, низменность их побуждений, коварство, злоба и насилия, гнездящиеся в палатах; тайны подземелий, в которых томятся невинные узники; вся грязь дворцовых интриг и жестокое обращение с ближними, прикрытое величественными фразами хрисовулов. Истории тиранств и утончённых мучительств могли бы заставить камни вопиять к небу.

Все слушали, затаив дыхание. Лев Диакон тяжело вздохнул, покачал головой и отпил вина.

- Позволительно спросить, - сказал Христофор, - смеем ли мы сетовать на взрывы народного гнева, когда разбиваются храмы, сжигаются дома и убиваются люди на площадях, если народ приучают к этому сами правители, подавая пример неслыханной жестокости. И не у василевсов ли и не у вельмож ли перенимает народ приёмы борьбы. Разве сравнимо с чем-нибудь злодейство Феофано по отношению к мужьям? И разве её место не в лупанаре? Сколько слез и горя причиняют людям вероломные узурпаторы, не стоящие одного мизинца мудреца? Как хотите, а мудрость ушла из мира, потому что сила стала принадлежать мечу А скажи-ка, друг, как это кичливые цари и их приближенные проворонили своего врага - Святослава, очутившегося сейчас у ворот нашей страны? Или патрикиям некогда было думать о враге во время бесконечных пирушек и сладких забав с потаскушками?

Лев Диакон ответил:

- Надменность и самонадеянность всегда в конечном счёте расплачивается за свою слепоту. В дыму самовосхваления мы стали невнимательными к судьбам соседних народов, и для нас руссы явились как бы из преисподней. Вдруг все увидели, что они нас побеждают, и варвар Святослав, о котором в Священных палатах вскользь упоминали и не иначе как с насмешкой, заставляет теперь всех дрожать. И тут только поднялся крик: кто он? Откуда взялся? Как он смел? Если бы прислушивались к урокам истории и не забывали бы их, то перестали бы колебать воздух столь глупыми восклицаниями. Наши лучшие историки всегда указывали на грозную силу, зародившуюся на Востоке. Прочитайте хоть Фотия. Но уста их были скованы, труды пылились в книгохранилищах. А между тем они знали многое и поучали сограждан государственной мудрости. Такова, к сожалению, участь писателя, мучиться от кичливых невежд при жизни и быть упомянутыми в минуты лишь народного бедствия. Только бездонное невежество может третировать руссов. Это - быстро растущее племя. Ещё Прокопий, этот смелый мыслитель и блестящий стилист, которому я завидую и во всем подражаю, ещё он писал о том, как славяне побеждали наших полководцев, делали набеги на разные места Европы, «зимуя здесь, как в собственной земле, не боясь неприятеля». Историк Менандр отзывается о них в том же духе, как и Прокопий. Он указывал, что «Эллада была опустошена славянами». Император Тиверий потребовал дани от славян. Вождь славян Добрит ответил: «Родился ли на свете и согревается ли лучами солнца тот человек, который подчинил бы силу нашу. Не другие нашей землёю, а мы чужою привыкли обладать. И в этом мы уверены, пока будут на свете война и мечи». Сей народ отважен до безумия, храбр и силен. И только те это держат в забытьи, кому надлежит знать об этом в первую очередь: упивающиеся величием своим самодержцы, пренебрегающие историей вельможи, ослеплённые победами полководцы, надменные чиновники…

- И весь самодовольный двор, - подхватил Христофор, с удовольствием смакуя свои отборные слова, - рассадник суеверий и разврата, очаг заразы… впору этому новому василевсу-выскочке, убийце, фразёру, которого ты звал просто «Иоанн, мой друг», и который, став василевсом, забыл, как тебя зовут.

Геометр пожал сатирику руку:

- Я уже и не знаю, что бы я отдал, вплоть до своей жизни, только бы видеть Цимисхия посаженным на кол. А ведь он вспомнит и призовёт тебя, Диакон. Ему нужны будут вскоре апологеты, чтобы его прославляли и возвеличивали. Что бы ты в таком случае мог ему сказать? Но прежде всего выпьем…

Они выпили, оживились ещё больше. Лев Диакон заметно опьянел.

- Я?! Я смело сразил бы его одной только фразой: «Владыка, - сказал бы я, - бойся думать, что ты превосходишь всех умом только потому, что капризный случай поставил тебя, неизвестно на какое время, выше нас».