Князь Тавриды. Потемкин на Дунае

Князь и княгиня сумели уберечь мальчика от тлетворных примеров и знания жизни, бившей довольно нечистым ключом за воротами княжеского дома, и в шестнадцать лет юноша был совершенным ребенком, не зная многого из того, что передается друг другу подростками с краской волнения на лице, сдавленным шепотом и варьируется на разные лады и что затем служит надежным щитом, когда на грани зрелых лет юношу неизбежно захлестнет волна пробудившейся страсти.

Наивность шестнадцатилетнего юноши, приятная для родителей, подчас до седых волос считающих своих детей малыми ребятами, едва ли может признаваться, особенно в мальчике, идеалом воспитания.

Окруженный китайской стеной от жизни, не зная ее совершенно, он все же будет принужден вступить в эту жизнь и на каждом шагу наталкиваться на неведомые ему житейские отношения.

Конечно, опыт — этот мировой учитель — ознакомит его впоследствии со всеми сторонами жизни, но попасться совершенно неподготовленным в руки этого сурового педагога едва ли можно пожелать своему ребенку.

Об этом забывает большинство родителей, стараясь показать своим детям жизнь с одного конца и старательно умалчивая об ее темных сторонах, а между тем с ними‑то и приходится вступающему, в жизнь юноше чаще всего сталкиваться.

В таком блаженном неведении жизни, в полном смысле этого слова, рос в родительском доме, окруженный раболепствующей толпой слуг и смотрящих в глаза мальчику с целью угадать его желание родителей молодой князь Василий Святозаров.

По наружности это был красивый юноша, еще не совсем сформировавшийся, но обещающий быть стройным молодым человеком.

Отношения между супругами Святозаровыми сделались самыми задушевными.

Общая их любовь к единственному сыну связала их крепкими, нерасторжимыми узами.

Прошлое с летами если не совершенно забылось, то, по крайней мере, не было частого повода для воспоминании о нем.

Лето семейство князей Святозаровых проведало на даче в окрестностях Петербурга, ни разу за все это время не посетив Несвицкого.

Княгиня лишь порой вспоминала деревянный крест, в отдаленной аллее тамошнего сада, но это воспоминание уже утратило свою острую горечь и появлялось лишь при редких посещениях Дарьи Васильевны Потемкиной, единственного лица, являвшегося в княжеском семействе представительницей его грустного прошлого.

Тяжелы были эти посещения и для князя Андрея Павловича, приветливого и утонченно любезно встречавшего мать могущественного человека.

Ему было совершенно не по себе в присутствии этой его невольной и непрошеной сообщницы.

«Какое счастье, что мальчик умер! — думал князь. — Иначе бы я не выдержал и во всем покаялся бы жене… Но каково бы было его снова теперь приучать к иной доле».

Князь, уже теперь совершенно убежденный, что это был его сын, не думал об охранении прав и богатства своего первенца — Васи.

«На обоих бы хватило!» — иногда посещала его грустная мысль.

Повторяем, это было только в редкие дни визитов старушки Потемкиной.

Несчастье, обрушившееся на его бывшего камердинера Степана Сидоровича, и его таинственное исчезновение дошли до сведения князя Андрея Павловича.

Он принял в своем бывшем слуге горячее участие и даже со своей стороны обратился к полицмейстеру с просьбою, в случае розыска пропавшего, уведомить его об этом.

Но прошел месяц, другой, а о Степане Сидоровиче не было ни слуху ни духу.

Явилось даже предположение, что он покинул Петербург.

Аккуратная в денежных расчетах, Калисфения Фемистокловна открыла, что в день ухода ее мужа из кондитерской у него в кармане должно было быть несколько сот рублей.

«Уехал, верно, к святым местам помолиться… Успокоится, вернется…» — хладнокровно решила она, перестав даже справляться об исчезнувшем муже.

В тоне этого высказанного ею решения звучала настолько равнодушная нотка, что, казалось, существование Степана Сидорова на белом свете было для нее совершенно безразлично.

Такова была черствая натура этой женщины.

Князь Андрей Павлович виделся с Калисфенией Фемистокловной и знал и ее предположение относительно судьбы ее мужа.

Не получая от полиции сведений о результате его розыска, он стал склоняться к верности этого мнения.

«Может, в какой дальний монастырь забрался… да там и остался…» — думал князь.

При воспоминании о монастыре ему невольно пришла на мысль графиня Переметьева, тоже, как и Степан, без вести пропавшая из Петербурга.

Однажды утром, когда князь Андрей Павлович, только что окончив свой туалет, вышел в кабинет, новый камердинер Тихон с таинственным видом вошел в комнату.

Князь заметил странное выражение лица слуги.

— Что такое? — спросил он.

— Сидорыч, ваше сиятельство, там пришли–с…

— Сидорыч, какой Сидорыч?.. А, Степан?.. — воскликнул князь. — Наконец‑то отыскался, зови его сюда…

— Не хороши–с они… ваше сиятельство, — запинаясь, заметил Тихон.

— Не хорош… то есть как не хорош?..

— Вид больно безобразный, и потом–с, хмельны очень…

— Пьян!

— То есть еле на ногах стоит…

— Так уложите… пусть выспится…

— Уж им на кухне предлагали… Никак с ними не сообразишь …

— Что же?

— К вашему сиятельству просятся… Дело, говорят, есть… Тайна… Путем и не поймешь…