Князь Тавриды. Потемкин на Дунае

— Покарал меня Господь Бог в сыне моем, не дал мне, грешному, порадоваться, отозвал к себе ангела, отец которого душу свою черту продал… Ох, грехи, грехи незамолимые…

Приступ страшного кашля прервал голос Степана Сидорова.

Видимо, от сильного волнения и напряжения сил кровь хлынула из горла несчастного, и он без чувств ничком повалился на пол.

Князь Андрей Павлович сидел неподвижно и хотя, казалось, смотрел на своего бывшего камердинера и слушал его, но на самом деле мысли его были далеко от лежавшего у его ног Степана, или, лучше сказать, он не в силах был сосредоточиться на какой‑нибудь определённой мысли. Они какими‑то обрывками мелькали в его голове, не слагаясь ни в какую определенную форму.

Рассказ Сидорыча, из которого князь слышал только ту часть, которая касалась доказательства, что его сын жив, казалось, вносил в голову князя еще большую путаницу.

Припадок кашля, хлынувшая кровь и наступившая затем тишина привели князя в себя.

Он как‑то удивленно оглядел комнату, остановил вопросительно–недоумевающий взгляд на лежавшем у его ног в грязи и крови Степане, медленно провел рукой по лбу, встал и неровной походкой, брезгливо обойдя Степана, вышел из гардеробной.

В соседней комнате его ожидал камердинер.

Князь отдал приказание отвезти Степана Сидорова в больницу и удалился в свой кабинет.

И, приказав сопровождающему его камердинеру себя не беспокоить, князь заперся изнутри и бессильно опустился на кресло у письменного стола.

«Мой сын жив!..» — вот мысль, которая стояла в его уме без всяких выводов и заключений.

Казалось, она заняла все мыслительные способности князя.

Наконец силою воли ему удалось сосредоточиться и вызвать мысль о последствиях, которые порождает для него это известие.

Это была роковая, губительная работа.

Когда перед Андреем Павловичем предстала картина его будущего, он содрогнулся и, схватившись обеими руками за голову, бессильно упал на стул.

Его сын жив, но где он? Он в руках светлейшего князя Григория Александровича Потемкина, могущественнейшего после государыни лица в России, когда‑то в молодости влюбленного в его жену, княгиню Зинаиду Сергеевну.

То, что князь Потемкин, несомненно, принял участие в отвергнутом отцом сыне любимой им женщины, было для Андрея Павловича вне всякого сомнения.

Его мать, Дарья Васильевна, к которой сама судьба привела исполнителя воли князя Святозарова — Степана и которая сделалась его сообщницей, конечно, действовала по указаниям сына.

Этим объясняется принятие первых денег и отказ от вторых, от целого капитала в двадцать пять тысяч рублей.

Она успела в это время уже списаться с ним.

«Обратиться к ней!» — мелькнуло в голове князя, но он тотчас же отбросил эту мысль.

Она ответит ему то же, что ответила Степану во второй его приезд в Чижево.

Он вспомнил ее печально–загадочные взоры, бросаемые ею при ее редких посещениях на княгиню.

И эти посещения, — он теперь был убежден в этом, — совершаются по воле Григория Александровича, который сам никогда не переступал порог его дома и даже не сделал ему ответного визита приличия, который отдал всем.

Все мелочи, на которые он прежде не обращал никакого внимания, вырастали теперь в глазах князя в веские предзнаменования грозного будущего.

Значит, честь и доброе имя князя Святозарова находятся всецело в руках Потемкина.

При этой мысли Андрей Павлович заскрежетал зубами.

Он, как большинство придворной партии, глубоко ненавидел светлейшего князя — выскочку, parvenu, как звали, конечно шепотом, Григория Александровича.

Почему же он медлит обличить его, князя Андрея Павловича, и возвратить ребенка когда‑то любимой им женщине, княгине?

«Быть может, он сохранит эта тайну навсегда! — пробежала в голове Андрея Павловича успокоительная мысль. — Нет, он не таков, вероятно, готовит князю удар, удар публичный, он захочет позабавиться этим страшным приключением, этой роковой опрометчивостью князя… — тотчас и отвечал на нее Андрей Павлович. — Унизить князя Святозарова: сорвать с него маску высоконравственного человека в этот развращенный век, затоптать в грязь имя родовитого вельможи — это ли не победа развратника — Потемкина, для выскочки — светлейшего князя Римской империи!»

Князь дико захохотал.

«А быть может, он, этот мой сын, умер не тогда, а потом… — одну минуту подумал Андрей Павлович. — Нет, он жив, жив… Он растет где‑нибудь под чужим именем… Потемкин знает где и не нынче–завтра выведет его публично перед отцом страшной, грозной, живой уликой».

Андрей Павлович затрепетал.

Что сын его жив, он был почему‑то глубоко уверен.

Где же выход из этого положения? Что делать? Что делать? — ломал себе голову князь.

Он не находил в своем уме ответа на эти вопросы.

Выхода не было.

— Смерть! — шепнул в ухо Андрея Павловича какой‑то голос.

— Смерть! — повторил князь вслух и как‑то вдруг весь успокоился.

Смерть в представлении Святозарова на самом деле была единственным и лучшим выходом.

Она разрушит все планы Потемкина.