Князь тумана

Рюдигер и Лернер шепотом посовещались. Они решили, что Лернер вернется на "Гельголанд" и оттуда отправит в Тромсё радиограмму германскому консулу, а Рюдигер останется сторожить кучу камней, под которой зарыта бутылка из-под коньяка.

9. В обстановке международной напряженности

Рюдигер весь, можно сказать, полыхал пламенным воодушевлением, когда капитан Абака оставил их в одиночестве, удалившись с тем самым знаменитым коротким поклоном, который входит в кодекс вежливости дуэльного секунданта.

— Сегодня, кажется, настал величайший день моей жизни, — сказал Рюдигер, когда Лернер садился в шлюпку. — Мы как раз подоспели, что говорится, в последнюю минуту. Германия может получить новую провинцию, но на каком же буквально волоске это висит! — Голос его дрожал.

Лернеру очень не хотелось покидать его в одиночестве, и, возвращаясь в шлюпке на "Гельголанд", он то и дело оборачивался назад. Сидя на куче камней, под которой покоилась коньячная бутылка, капитан застыл гордым истуканом. Он восседал, как на троне. Кто там, древние словенцы, что ли, торжественно усаживали своего новоизбранного вождя на камень под открытым небом? А еще вроде бы в троне короля Англии под сиденьем хранится такой священный камень племени? Во всяком случае, вид капитана Рюдигера не оставлял ни малейшего сомнения в значительности настоящего момента. Он готов был оросить своей кровью каменистую почву Медвежьего острова, дабы пропитать ее своим духом и крестить во имя свое.

Вечером Лернер решил отозвать капитана на борт. Германский консул радировал из Тромсё, что тревожный сигнал Лернера передан в Министерство иностранных дел в Берлине. Оставалось только набраться терпения и ждать.

Весть о таком происшествии должна была достичь самого тесного круга главных правителей рейха. Послание было написано на утлом старом рыболовном катере, в названии которого — "Гельголанд" — был, однако же, заложен программный смысл. От этих строк, не присыпанных канцелярским песком, веяло вольным дыханием морского ветра и криками морских птиц. И вот теперь, вложенное в зеленую папку с изображением золотых корон, это послание попадет в святая святых власти, туда, где царит тишина. Тихие, умудренные голоса со всех сторон взвесят это событие, глаза, вооруженные для остроты зрения золотыми пенсне, пробегутся по изящным пассажам Лернера.

В тоне мужественной простоты, без истерических ноток, Лернер сообщил о своей угрозе защищать остров Медвежий до последней капли крови экипажа как о чем-то само собой разумеющемся, ибо речь шла об "ultima ratio regis"[6], коего права ему здесь выпало отстаивать. Перечитав еще раз эти слова, он почувствовал, как в душе шевельнулась тревога. Такой вариант, при котором пришлось бы с оружием в руках отстаивать Медвежий остров, с матросами заранее не обговаривался. На борту имелось несколько охотничьих ружей, но этого арсенала даже в решительных руках было бы явно недостаточно, чтобы причинить сколько-нибудь заметное беспокойство крейсеру "Светлана". Среди узкого круга членов экипажа, которых Лернер мысленно именовал "господами", можно было заранее точно определить тех, на кого придется рассчитывать в случае вооруженного столкновения: Мёлльмана определенно нельзя было брать в расчет, а штурман и без того всегда только и делал, что ссылался на перечисленные в договоре обязанности. Самым заветным желанием Лернера отныне стало, чтобы Берлин нашел такое решение, при котором удалось бы избежать крайних мер. В конце концов, на дворе начало двадцатого века! В наше время конфликты между цивилизованными людьми не решаются с топором в руках, как бы эффектно ни выглядел такой жест, как сидение капитана Рюдигера на куче камней.

Прервав переговоры со своим немецким товарищем по офицерскому званию, капитан Абака вскоре вышел из шатра и покинул остров, отправясь на свой корабль, однако, отбывая, наказал своему ординарцу, знавшему немецкий язык, спросить капитана Рюдигера, не желает ли тот чем-нибудь подкрепиться. Вновь был предложен коньяк, зашла речь и о чае. Старое штеттинское знакомство матерей обязывало капитана "Светланы" к этому жесту не меньше, чем офицерская лояльность. Капитан Рюдигер холодно ответил, что ему нет нужды подкрепляться, хотя в это время он уже не просто продрог, а весь замерз до костей. Когда Лернер прислал за ним матросов, Рюдигер едва мог встать. Несмотря на толстую шубу и широкий шарф, он почти окоченел, между тем как морские птицы с тонким оперением на брюшке то и дело ныряли в ледяную воду, притом с видимым удовольствием.

Рюдигер теперь согласился сесть в шлюпку, поскольку последний русский уже час назад покинул остров. В призрачном свете белого солнца капитан отчалил, оставив позади кучу камней. Глядя из лодки, казалось, что остров Медвежий лежит как раз посредине между огромным крейсером и маленьким рыбацким суденышком.