Князь Василий Долгоруков (Крымский)

Протянув руку, он выхватил из миски сморщенное моченое яблочко, сунул в рот, прожевал, сплюнул на замызганную скатерть семечки и шагнул к двери.

Запряженная шестеркой каурых лошадей большая карета Щербинина первой прогремела колесами по подъемному мосту, втиснулась в узкие ворота вала, объехала ров и остановилась у крепостных ворот, по обеим сторонам которых выстроился почетный караул.

Полковник Кудрявцев напрягся, молодцевато выпятил грудь и поспешил к карете.

Уставший от долгого пути Щербинин из кареты не вышел, на приветствие полковника не ответил — только процедил вяло:

— Проводи к месту.

Кудрявцев вскочил на козлы, стал указывать кучеру, куда следует ехать.

Карета скрылась за воротами, крутнулась раз-другой между казармами и остановилась у дома, предназначенного для генерала.

Кудрявцев спрыгнул на землю, спугнув копошившихся в мусоре юрких воробьев, открыл дверцу, подхватил под руку грузного Щербинина, неловко спустившегося с подножки.

Евдоким Алексеевич чертыхнулся, отдернул руку, раздраженно бросил полковнику:

— Пошлите в Бахчисарай человека! Пусть Веселицкий донесет хану о моем прибытии.

Через час курьер ускакал в сторону Соленых Озер…

Веселицкий, прочитав короткую записку Кудрявцева, сразу же направил Дементьева в ханский дворец. Тот скоро вернулся, сказал, что Сагиб-Гирей просит посольство не спешить с выездом в Бахчисарай.

— Говорит, что готовит торжественную встречу.

— Знаем, какую встречу он готовит… Ну и черт с ним, — махнул рукой Веселицкий. — Мы его предупредили. А сами завтра отправимся в Козлов…

Девятого июня посольство Щербинина — десятки карет и повозок, кавалерийские эскадроны и пехотные роты охранения, артиллерийская батарея — двинулось к Соленым Озерам, вытягивая за собой длинный шлейф пыли.

Понурые, с блестящими спинами лошади, неторопливо перебирая ногами, тянули потихоньку генеральскую карету и обозные повозки. После буйно зеленевших густых приднепровских лесов, крутых холмов и глубоких лощин, после изумрудных трав и бешеного разноцветного веселья цветов, синевы рек и озер голая, без единого деревца, выжженная крымская степь производила тягостное впечатление, нагоняя тоску однообразием невыразительного пейзажа.

Разогретая днем земля, высохшая, местами потрескавшаяся, не успевала остыть за короткую летнюю ночь и к полудню, снова впитав в себя палящие лучи июньского солнца, дышала немилосердным, обжигающим зноем. Щербинин изнемогал от духоты и пыли, пил противное теплое вино и всю дорогу ворчливо ругал татар, избравших местом своего обитания эти проклятые степи.

К вечеру двенадцатого июня посольство въехало в Кезлев, разом всколыхнув притихший город: узкие улицы заполнили экипажи, всадники, марширующие солдаты; из дворов испуганно выглядывали обыватели, шептались, строили догадки.

Утром Веселицкий ознакомил генерала с настроениями в татарском обществе. И предупредил:

— Мои конфиденты доносят, что в трех верстах от Бахчисарая собрано до двадцати тысяч татарского войска. Я бы посоветовал вашему превосходительству взять сикурс из здешнего гарнизона.

— У меня достаточно охраны, — повел густой бровью Щербинин. (В душе он опасался татарского нападения, но не хотел показать слабость перед резидентом и офицерами.) — Конфиденты ваши скорее всего трусы и лгуны. Мы с турками заключили перемирие, а без их поддержки татары не отважатся выступить!

Свитские офицеры шумно и подобострастно поддержали генерала…

К Бахчисараю посольство подъехало шестнадцатого июня и остановилось в трех верстах от города: приближаться к окраине Веселицкий отсоветовал.

— В диване решено: если мы войдем в город — война! — предостерег он Щербинина.

На этот раз Евдоким Алексеевич послушал резидента, отпустил дефтердара и гвардейцев и приказал ставить лагерь на широком поле, между узкой дорогой на Акмесджит и покатой белокаменной скалой. Скала прикрыла лагерь с тыла, на флангах расставили усиленные караулы, разместили пушки. Ровное, открытое поле исключало возможность скрытого подхода к лагерю — любой отряд, пеший или конный, был бы замечен за две-три версты.

Солдаты еще продолжали ставить последние палатки, выстраивать повозки в вагенбург, когда со стороны Бахчисарая показались три десятка всадников.

Веселицкий приложился к зрительной трубе, рассмотрел тех, кто ехал впереди, и, обернувшись к Щербинину, пояснил:

— Это люди хана: Мегмет-мурза, Абдувелли-ага и Тинай-ага.

Татар остановили караулы; свиту задержали, а послов провели к палатке Щербинина.

Евдоким Алексеевич принял их подчеркнуто сдержанно.

— Всему татарскому народу должно быть хорошо известно намерение ее императорского величества утвердить навечно вольность и благоденствие Крыма под покровительством российского скипетра. Я прибыл сюда, чтобы торжественным трактатом закрепить сохранение Крымской области в свободном и независимом состоянии под собственным татарским верховным правительством.

— А зачем такая большая свита? — спросил Тинай-ага.

— Оной требует достоинство торжественного посольства, — заметил Щербинин.

— А зачем Прозор-паша в наших землях с войском стоит? Мы же ваши союзники.