Князь Василий Долгоруков (Крымский)

О том, что Порта собирается подкрепить татар своим войском, Веселицкому рассказал Бекир-эфенди, по-прежнему регулярно посещавший его дом. Он принес копию письма, полученного Сагиб-Гиреем, в котором турки хвалили татар за отказ отдать России требуемые крепости и обещали награду за верность.

— Хан и знатные рассуждают так, — говорил Бекир. — Когда Щербин-паша приедет — твердо противиться его домогательствам. А поскольку большого войска он с собой иметь не будет, то и разорить Крым враз не сможет. Пока же большое войско вступит — они покаются перед Портой за то, что дошли до такого предательства, заключат мир и попросят помощи.

— Мне доносят командиры, что татары вооружаются и изрядное число их уходит в леса, — сказал Веселицкий.

— В диване решено собирать войско и тайно придвинуть его к Бахчисараю.

— Зачем?

— Когда паша станет приближаться — выйти навстречу и предложить вести переговоры прямо в поле. Войско должно окружить посольство и к городу не подпускать.

— А дальше?

— Будут уговаривать отступиться от требований.

— А как же подписание договора?

— На ваших условиях хан его не подпишет.

— Так хан решил?

— И хан. И диван… Между прочим, хан опасается, что не все татары могут восстать. Вы, русские, правильно сделали, — усмехнулся Бекир, — когда минувшей зимой позаботились о поставке сюда хлеба. Эта помощь произвела на голодных татар доброе впечатление… Многие вам верят!.. Только польза от этой веры невелика: за ханом они не пойдут, если, конечно, силой не принудят, но и за вас сражаться не станут.

— Коль часть народа за нас — уже неплохо, — деловито заметил Веселицкий. — Пусть мирно сидят по домам, а с ханом генерал Прозоровский сам справится!

— И с турками?

— И турок бивали! — запальчиво воскликнул Веселицкий. А потом уже спокойнее добавил: — Ко мне заходил человек от Багадыр-аги, просил от его имени дать разрешение для переезда на Таман к армянским купцам, что товары в Крым возят. Говорил, что если я не дам купцам пропуск — коварные султаны ограбят их и пленят. Я сказал, что подумаю. Ты бы узнал, какая затея готовится…

На следующий день Бекир сообщил:

— По побуждению Джелал-бея, этот человек повезет письмо к Мехмет-Гирей-султану, чтобы тот передал его Порте.

Веселицкий достал из сундука кошелек, протянул Бекиру.

— Здесь сто золотых!.. О чем письмо?

Бекир сунул руку в карман, вынул смятый листок, отдал резиденту.

Джелал-бей просил турок оказать поддержку в готовящемся восстании:

«Мы денно и нощно проливаем слезы, ожидая того вожделенного времени, когда придет помощь. Хотя простой народ наш собран и вооружен, но он ни к чему не способен. Простой народ, если бы не боялся нас, то уже принял бы подданство…»

Проводив Бекира, Веселицкий поручил Анисимову изготовить копию письма и с нарочным рейтаром послал ее Долгорукову. От себя же добавил прошение: определить Бекиру, ставшему крайне важным конфидентом, ежегодное жалованье в 900 рублей.

«Так он дешевле обойдется, — подумал Петр Петрович, тоскливо поглядывая на опустевший сундук. — А то давать по сотне за каждое письмо — по миру пойдешь!..»

А Багадыр-аге он ответил уклончиво: дескать, непременно даст пропуск, когда получит разрешение Щербатова. И выразил удивление, что ныне на Тамане появились такие султаны, кои есть явные неприятели, подбивающие татар на разбой.

Багадыр-ага выслушал посыльного, обозвал резидента грязной свиньей и пообещал со временем повесить.

12

Комендант Перекопской крепости полковник Кудрявцев проснулся поздно и долго сидел на кровати, бездумно глядя по сторонам. Его помятое лицо, нетвердый взгляд и слабые движения говорили о бурно проведенной вечеринке. Об этом же свидетельствовали пустые винные бутылки, остатки закуски, густо облепленные серыми мухами, и тяжелый, спертый воздух в комнате. Оторванный от ратных дел, от городской жизни, полковник страшно скучал в этой Богом проклятой степи и охотно предавался застольным развлечениям со всеми офицерами, проезжавшими через крепость. Вчера он отметил прибытие второй партии посольства Щербинина. Сегодня, пятого июня, ожидал последнюю, третью, партию с самим генералом.

Денщик без стука открыл дверь, просунул в щель голову:

— Кажись, едут, господин полковник.

Кудрявцев поднял на него мутные глаза:

— Мундир давай, поганец!

Денщик, махнув для вида пару раз щеткой по зеленому сукну, помог полковнику одеться и, отступив на шаг, застыл, держа в руках большое, подернутое паутиной трещин зеркало.

Кудрявцев натянул парик, заправил под него торчавшие за ушами слипшиеся волосы, затем тоскливо оглядел денщика. Вид у того был самый затрапезный: волосы всклокочены, пожелтевшая рубаха — несвежая, ноги — босые, грязные.

Брезгливо скривив губы, полковник легко, без замаха, двинул денщика в ухо:

— Рожу умой, сволочь… И со стола прибери.