Князь Василий Долгоруков (Крымский)

— Можно предположить, ваше сиятельство, что комиссар найдет трудности в принятии пункта о прекращении хода кораблей в Черное море. Ибо тогда их крепости Очаков и Кинбурн утратят нужное себе сообщение.

— Скорее всего так и будет, — согласился Румянцев. — В таком случае сделайте пристойное внушение, что мы выговариваем сие для взаимной безопасности, так как и пяти флот, в Дунае и у крымских берегов имеющийся, будет подлежать этому же условию… Впрочем, я полагаюсь на ваше искусство и верю, что удобными изъяснениями вы преклоните комиссара принять оные пункты.

— Бог не выдаст — Абдул не съест, — иронично сказал Симолин.

Неожиданная шутка пришлась по вкусу фельдмаршалу — он басовито захохотал. А затем, уже без прежней официальности, почти по-дружески, заключил:

— Я вам выделяю поручика Новотроицкого кирасирского полка Антона Кумани. После подписания перемирия пошлете его в Архипелаг к графу Орлову. Поручик родом из тех мест и знает употребляемые там языки… Кроме того, я посылаю в Журжу генерал-майора барона Игельстрома, препоручив ему устроить по вашим советам все, что касаемо приема турецкого комиссара. Мною дан также ордер командующему в Валахии генерал-поручику Эссену удовлетворять всем вашим требованиям относительно конгресса…

С небольшой свитой Симолин покинул Яссы и тринадцатого апреля встретился в Журже с Абдул Керим-эфенди.

После долгих и непростых переговоров, девятнадцатого мая оба комиссара скрепили текст договора, написанный на русском, турецком и итальянском языках, своими подписями и печатями. Срок перемирия определялся до начала мирного конгресса, место и время проведения которого предполагалось согласовать в ближайшие недели.

Обе делегации не скрывали своего удовлетворения, а комиссары обменялись дорогими подарками: Симолин подарил эфенди соболью шубу в тысячу рублей, а тот презентовал Ивану Матвеевичу прекрасного коня в богатом убранстве…

(Позднее, в июле, императрица отметит Симолина за «отменную ревность и усердие к делам нашим» — произведет в действительные статские советники, пожалует 4 тысячи рублей и назначит чрезвычайным посланником и полномочным министром в Копенгаген.)

9

Обеспокоенная сложившейся в Крыму обстановкой, Екатерина в середине апреля подписала две грамоты: одна предназначалась хану Сагиб-Гирею, другая — всему крымскому обществу.

В первой грамоте императрица уведомила хана, что отпускает назад присланных минувшей осенью в Петербург крымских депутатов, заверяла «твердые и надежные основания положить к обеспечиванию крымского благополучного жребия» и, упомянув о посылаемом торжественном посольстве Щербинина, выразила надежду, что со стороны Сагиб-Гирея будет проявлено должное внимание к тем предложениям, которые будут учинены «для собственной вашей и области вашей пользы и будущей безопасности».

Грамота, адресованная крымскому обществу, была в два раза длиннее, написана торжественным стилем, содержала много высокопарных обещаний, но и в ней недвусмысленно заявлялось, что Крым ничем больше не может изъявить должной благодарности и доверенности к Российской империи, как полным уважением всех будущих предложений посла. (О том, какие это будут предложения, в грамотах не говорилось — и так было ясно, что речь пойдет об уступке крепостей.)

Екатерина, конечно, понимала, что одними призывами и ласкательствами она не сможет удержать крымцев от поползновенности к Порте. За долгие годы султанского владычества в Крыму покорность туркам стала неотъемлемой частью жизни, веры, сознания татар, и сломать, уничтожить сразу эту покорность было бы неразумным мечтанием. Поэтому в грамоте содержалось предупреждение, изложенное, разумеется, изысканным языком, что жители Крыма будут пользоваться покровительством и защищением России, пока «в настоящем положении и свободном состоянии оставаться будут, то есть дружественными и союзными к нашей империи».

Такое отождествление независимости Крыма и протекции России должно было приучить татар к мысли, что разрыв с империей — под каким бы предлогом он ни произошел — равносилен не только отказу от свободы, но и превращает ханство в противостоящее, враждебное государство.

«Пусть не забывают: отвергнутые друзья делаются неприятелями, — подумала Екатерина, ставя на грамоте свою подпись. — А для врагов у нас найдется и огонь, и меч, и сила, чтобы обуздать непокорных…»

(Из реляций Долгорукова она знала, что, желая остудить горячие татарские головы и подкрепить Крымский корпус генерал-поручика Щербатова, командующий отправил ордер князю Прозоровскому выступить с частью своего корпуса к Перекопу.)