Князь Василий Долгоруков (Крымский)

— При определении наших мирных кондиций сие предполагалось возможным по одним теоретическим сведениям. Но теперь известно, что ни одно из тех мест не имеет ни гавани к помещению судов некоторой величины, ни каких-либо преимуществ перед нынешними нашими верфями, заведенными на Дону. В окружности сих мест совершенно недостает всяких материалов к судовому строительству, почему их надлежало бы сплавлять Доном из верховых городов.

— Так что же получается, граф? После всех завоеваний и пролитой крови мы на Черном море ничего не поимеем?

— Поимеем… Кинбурн!.. Сей город, лежащий в самом устье реки Днепр, соединяет в себе несравненно большие удобства для желаемых нами выгод. И в обуздании татар. И в надежном противовесе Очакову, который у турок почитается ключом Крыма. И в заведении собственного кораблестроения и торговли, поскольку у Кинбурна есть место для пристанища судам большой величины… Кроме того, государственная экономия требует открыть рекой Днепр из прилегающих к ней провинций новый путь коммуникации.

Все задумались над словами Панина. Орлов спросил въедливо:

— С чего вы взяли, что Кинбурн хорош? При нем нет не токмо пристани, но и никаких прочих удобств. А обилие великих мелей не даст возможности содержать там флот… Нет, Кинбурн никакой пользы империи не принесет!.. Зато в Керчи имеется весьма удобная гавань! И владея требуемыми крепостями, можно спокойно проводить суда из Азовского в Черное море. А строить их будем на старых верфях.

— Я хочу владеть морем, — сказала Екатерина, внимательно слушая спор. — И иметь там военный флот, могущий упредить все турецкие происки против Крыма.

— Если мы отдадим Керчь и Еникале крымцам, то турки — будучи с ними одной веры и имея сторонников в тамошнем правительстве — уговорят татар уступить им эти крепости. А значит, выход в море нам заказан! — воскликнул с жаром Орлов. — Господи! Ведь очевидно же, что на совершенное отделение татар от турок потребно еще много времени и трудов!

— В политике излишняя горячность во вред делу оборачивается, — сказал Панин с намеком. — Мы можем о многом говорить, выставлять разные резоны. Но все идет к тому, что ныне условия мира с турками продиктует нам Пугачев… Да-да, господа, именно он!.. Бунт ширится, и России придется проиграть войну, отозвав из армии многиё полки на борьбу с Емелькой.

— Как проиграть? — вскинулся Вяземский. — Мы не можем ее проиграть!

— Мы проиграем, если быстро не найдем пути к миру!

— А я знаю одно — Кинбурн не может заменить нашу уступку туркам! — воскликнул Орлов, вскакивая со стула. И тут же сел под строгим взглядом Екатерины. — Кинбурн крепость небольшая, лежащая в отдаленном месте, ни порта, ни рейда не имеющая… Тогда надо требовать от них еще приобретений!

— Каких?

— Очаков! И всю землю, принадлежащую туркам между Днепром и Днестром! И не допускать их селиться в Бессарабии!

— Может, еще и Константинополь потребовать? — снисходительно спросил молчавший до этого Захар Чернышев. (После того как в конце августа Екатерина произвела его в генерал-фельдмаршалы и назначила президентом Военной коллегии, Захар Григорьевич разговаривал с бывшим фаворитом государыни с легкой небрежностью.)

— Да уж, граф, — поддержал Чернышева вице-канцлер Голицын, — не чаятельно, чтобы турки согласились на отдачу Очакова.

— Тогда его надобно разрушить! — потребовал Орлов.

— Нет, — возразил Панин, — его следует отдать в целости Порте. Ибо этим поступком нам будет легче доказать, что обе империи имеют равные удобности для наблюдения татар в их новом политическом бытии… Ежели Порта убедится, что мы лишаем себя всякого способа утвердить свое влияние в Крыму — она станет сговорчивее. Татары же, получа в свои руки и власть все нынешние крепости на полуострове и Тамане, сделаются через то совсем отдельным народом, без чего, конечно, Россия никогда не согласится на мир.

— Чепуха! — бросил Орлов. — Если мы уйдем — турки будут там хозяевами!

— Никита Иванович, вы же раньше сами ратовали за Крым, — сказал Вяземский, утирая платочком вспотевший нос. — Что же вы ныне отступаете?

Панин медленно повернул толстое лицо к генерал-прокурору и ответил с редкой для него выразительностью:

— Обстоятельства ныне другие, Александр Алексеевич. Мир нужен! Ибо Емелька, что по Волге бродит, во сто крат опаснее и турок, и татар. Это не просто бунт — это еще одна война! Внутренняя, а поэтому самая опасная… С Портой мы можем вести негоциации, договариваться о мире, выторговывать выгодные кондиции. С бунтовщиками же мира быть не может! Ибо на карту поставлены честь и достоинство империи! И выход у нас только один — вешать… (Никита Иванович махнул рукой, перевел взгляд на Екатерину.) Наступающее зимнее время удобно к негоциации с турками и может быть с пользою употреблено к учинению оной без всякого с нашей стороны компрометирования. Если только ваше величество соизволит для скорейшего доставления своим подданным вожделенного мира удостоить высочайшей апробации сии мои рассуждения.

Екатерина ответила с промедлением, после некоторого раздумья: