Князь Василий Долгоруков (Крымский)

Привыкшие за сотни лет к вольной жизни казаки плохо подчинялись центральной власти, страшили ее своим непослушанием, то и дело Вспыхивавшими волнениями. Пугачевщина, мятежным ядром которой стало яицкое казачество, не прошла для Екатерины даром! Народный бунт такого размаха и силы не только крепко встряхнул Россию и изрядно напугал двор, но и заставил задуматься над превентивными Мерами.

Размышляя о произошедшем, Екатерина боялась, причем совершенно обоснованно, что второго подобного бунта империя не выдержит. И Сечь представлялась ей очагом, из которого со временем могло полыхнуть обжигающее пламя новой народной войны. А принимая во внимание близкое расположение к запорожцам татар, таких же буйных и дерзких, к тому же сохранивших верность Порте, опасность казалась императрице особенно грозной.

Ставший генерал-губернатором Азовской губернии[28] Григорий Потемкин не только поддержал решение государыни уничтожить Сечь для будущего покоя империи, но и подсказал, как лучше и неприметнее это сделать.

В написанном двадцать второго марта секретном личном послании фельдмаршалу Румянцеву, перебравшемуся после выздоровления из Фокшан в привычный Глухов и по-прежнему занимавшему должность генерал-губернатора Малороссии, Екатерина указала:

«Запорожцы столько причинили обид и разорения жителям Новороссийской губернии, что превосходят всякое терпение. Предпишите секретно генерал-поручику князю Прозоровскому, чтобы он весьма внимал их поступкам и смотрел бы, нету ли у них каких сношений с татарами. Смирить их, конечно, должно, и я непременно то делать намерена. Для того и открываю вам мое желание, чтоб вы по возвращении полков в Россию назначили чрез их жилища марш тому числу полков, чтоб было довольно ради обуздания сих беспутников. Имейте сие в тайне, никому не проницаемой…»

Карающий меч возмездия был занесен. От сокрушающего его удара Запорожскую Сечь отделяли всего два месяца.

В течение весны, под предлогом вывода армии из Валахии и Молдавии, Румянцев неприметно подтянул к дальним и ближним подступам Запорожской Сечи больше двух десятков кавалерийских и пехотных полков. И когда сосредоточение войск было закончено, приказал генерал-поручику Петру Теккели занять казачье поселение.

Четвертого июня Теккели ввел в Сечь Орловский пехотный полк полковника Языкова и несколько эскадронов кавалерии. Вся операция была проведена столь быстро и решительно, что растерявшиеся от неожиданности казаки никакого сопротивления не оказали. Сечь была взята мирно, без стрельбы и кровопролития. Меньшая часть казаков, не пожелавшая расставаться с привычной вольностью и идти в полное подчинение России, бежала по Днепру к Бугу и Очакову, уйдя затем под покровительство турок, большая часть — сложила оружие и сдалась.

Понимая, как важно обезглавить Запорожское войско, Теккели арестовал всех казацких старшин, включая коревого атамана Петра Калнишевского.

Петр Иванович попытался протестовать, требовал уважения к своей должности, но Языков, угрюмо глянув на него, отрезал, как ножом:

— Запорожского войска теперича нет — значит, нет и атамана!.. А будешь перечить — велю батогами уважить!

И под сильным конвоем отправил старшин в Петербург.

А в столице их судьбу решили без колебаний — сослали всех на Соловки, где и дожили старшины до смертного часа.

Долгоруков уничтожение Сечи встретил с одобрением. В свое время он имел немало хлопот со своенравными запорожцами, хотя и среди них было немало, по его мнению, людей порядочных, правда, подпорченных чрезмерными казачьими вольностями.

6

Весело перемигиваясь золочеными куполами церквей, летняя, душная Москва с каждым днем становилась все более шумной и многолюдной. Глотая сухую дорожную пыль, ночуя в пропахших щами и табаком постоялых дворах, из дальних и ближних городов в первопрестольную съезжалось российское губернское дворянство, имевшее охоту поглядеть, а коль доведется, то и поучаствовать в долгожданных торжествах по случаю заключения Кайнарджийского мира.