Князь Василий Долгоруков (Крымский)

— Калга-султан Шагин-Гирей, Исмаил-ага, Азамет-ага, Мустафа-ага, — перечислил Мегмет-мурза. — Им поручено на упомянутых основаниях иметь переговоры о заключении формального трактата.

— А где аманаты?

— На днях прибудут и останутся при вас до самого постановления трактата.

Все, кто был в палатке командующего, стали шумно поздравлять друг друга…

А через несколько дней подоспела новая радость: из Петербурга прибыл специальный курьер, в портфеле которого лежали рескрипты и письма Екатерины, указы Совета и Военной коллегии, а в небольшом сундучке, обтянутом внутри синим бархатом, — ордена, медали и деньги, предназначенные для награждения отличившихся в сражениях воинов, указы о пожаловании очередных званий. Среди них были и знаки ордена Святого Георгия I степени, пожалованные Долгорукову[21].

Василий Михайлович нацепил на мундир георгиевскую звезду, на шею — крест, натянул через плечо черно-оранжевую ленту, а затем, весь сверкающий и торжественный, именем ее величества стал награждать генералов и офицеров.

Князь Прозоровский и граф Мусин-Пушкин получили ордена Святой Анны (третий орден пришлось спрятать назад — он предназначался покойному генералу Броуну); ордена Святого Георгия III степени — генерал-майор Максим Зорич, подполковники Михельсон и Филисов, IV класса — полковники Бринк и Хорват, подполковники Василий Долгоруков, Ганбоум, Бедряга, майор Дрейпс, поручик Чекмарев; медали достались донским казачьим полковникам Себрякову, Кутникову, Краснощекову, братьям Грековым, запорожскому полковнику Колпаку, донскому есаулу Денисову. Генерал-квартирмейстер Каховский получил 3000 рублей, майор Плотников — 1000…

Вечером в лагере было гулянье: генералы, офицеры, нижние чины пили за здоровье матушки-государыни, кричали здравицы его сиятельству, слюняво целовали друг друга.

Сам Долгоруков, опьяневший, в мокрой нательной рубахе, сидел за столом, сплошь заставленным бутылками и кувшинами, и делал страшные усилия, чтобы не заснуть тут же, упав головой в грязную тарелку, подобно генерал-майору Бурману. Слабым жестом Василий Михайлович подозвал денщиков.

Те подхватили командующего под руки, с трудом довели до постели.

Не открывая глаз, обращаясь к раздевавшим его денщикам, он промычал невнятно:

— А вы-ы… сволочи… передайте га-аспадам… чтоб не напивали-ись… Вот я и-их…

И упал бесчувственно на кровать.

В лагере, у офицерских-палаток, раздалась нестройная стрельба, послышались пьяные возгласы: господа офицеры на спор гасили пистолетными выстрелами свечи, били пустые бутылки… Гуляли до рассвета…

12

Огромное расстояние, отделявшее Петербург от Крыма, сдерживало оживленность переписки между Советом и Долгоруковым, ибо только в одну сторону самыё резвые нарочные скакали две недели. Собравшийся на очередное заседание Совет еще не знал о переменах, произошедших в далекой южной земле: ни о подписании акта, ни об избрании нового хана Сагиб-Гирея. Совет обсуждал рапорт Долгорукова о желании крымцев иметь своим ханом Селим-Гирея и о согласии того отторгнуться от Порты. Отторжение, естественно, одобрили, а вот о хане Вяземский высказал озабоченность:

— Он был и останется нам враг!.. Хану, возведенному Портой и преданному ей, доверять никак нельзя!

Панин, проводивший в отсутствие Екатерины заседание, заметил с досадой:

— Увы, господа, мы не можем выбирать ханов за самих татар. Я тоже сильно сомневаюсь в искренности побуждений Селима. Но принимая во внимание просьбу крымцев — надо одобрить его достоинство, показав татарам, что они подлинно независимы.

Вице-канцлер Голицын предложил отметить хана каким-либо подарком, который засвидетельствует полное благорасположение к нему российского двора. Совет постановил послать Селиму саблю, шубу и прочие достойные презенты.

— В новом нашем состоянии с Крымом, — продолжал Панин, — я нахожу за нужное аккредитовать при хане доверенную особу, что могла бы не только представлять российские интересы, но и приглядывать за сим подлым ханом… Такой особой я вижу канцелярии советника Веселицкого, пребывающего ныне при князе Долгорукове.

— Консулом? — спросил Иван Чернышев.

— Особа должна иметь более высокий ранг. Скажем, министра.

— Но он всего-то канцелярии советник, — заметил Вяземский. — Чин для министра недостойный.

— Чин можно повысить, — сказал Панин. — Но сейчас лучшего человека, хорошо знающего татарские особенности, нам не сыскать… К тому же он с ногайцами водит давнее знакомство, а с некоторыми — дружбу. Последнее имеет важное значение, ибо эти коварные орды нуждаются в постоянном присмотре и успокоении, дабы сдержать их от вероломных поступков.

— Вы сомневаетесь в верности ногайцев? — насторожился Вяземский.

Панин достал из папки плотный лист.