Князь Владимир. Книга 2

Смущенный и потревоженный вернулся в город, нехотя отвечал на вопросы воевод. Целый народ ощутил на себе силу, мощь которой начал чувствовать и он. Что заставило угров отказаться от зеленой травы и тучных земель? От чистых рек и озер, где вдоволь рыбы?

Когда возвращались, на главной улице встретили семейство знатного боярина Пугача. Тот низко поклонился, но Владимир, глубоко ушедший в думы, не заметил и не ответил. Уязвленный перед домочадцами Пугач громко сказал, что когда из князя князь, то это князь, а когда из грязи да в князи… Владимир услышал да не понял смысла, душа реяла в той высоте, где замирает дух, но за спиной пошли смешки, дружинники громко переговаривались.

Владимир вздрогнул, оглянулся, по лицам и глазам все понял. Мгновенно вернувшись в земной мир, взъярился, велел боярина выволочь из повозки, дать плетей.

Дружинники выполнили с удовольствием и рвением. Владимир, еще дыша гневом, увидел в глубине повозки испуганные глаза младшей жены Пугача, юной красавицы из дальнего села с побережья, грубо вытащил ее наружу, заставил упереться руками в край повозки, заголил подол.

Дружинники гоготали, Пугач отчаянно орал и грозился. С него сорвали пышную одежду и с наслаждением стегали по жирным телесам. Юная жена тихонько плакала, из окон выглядывали испуганные лица.

Быстро насытив плоть, Владимир застегнул пояс, бросил зло:

— В другой раз думай, что говоришь! А про боярские вольности забудь! Я тебе не моя слабоумная бабка, при которой вы верховодили, и не отважный дурак-отец, что бродил по чужим странам и не зрел, как страну разоряете…

Жена Пугача, всхлипывая и вытирая заплаканное лицо подолом, полезла в повозку. Пугач, постанывая, спешно собирал разбросанную и порванную дружинниками одежду. На жирном нежном теле вспухли красные полосы. В глазах была бессильная ненависть, но молчал, морщился от боли.

Владимир вспрыгнул на коня, гикнул, и все галопом помчались к княжескому терему.

Борис помогал Нессу при жертвоприношении, когда внезапно поймал на себе внимательный взгляд верховного волхва. Глаза Несса были чуть насмешливыми, а в голосе прозвучала слегка прикрытая издевка:

— Что-то ты плохо выглядишь… Аль по девкам ночами ходишь?

Борис вздрогнул, в самом деле клевал носом, едва не выпустил голубя, что отчаянно сопротивлялся и бил клювом аки кречет. И тяжел, будто не птица, а теленок.

— Да и руки трясутся, будто на обратной дороге еще и курей крал, — продолжил Несс ядовито.

Борис пробормотал, пряча покрасневшие от ночных чтений глаза:

— Да я что… Я стараюсь.

Несс кивнул, голос стал внезапно благожелательнее:

— Я вижу, ты взялся со рвением. Хватаешь с лету, постигаешь то, до чего другим карабкаться всю жизнь… Скоро тебе будет доступна и та единственная Истина, которой владеем мы, волхвы…

Он замолчал, всматриваясь вдаль, поверх жертвенного камня. Борис замер, боясь спугнуть мгновение. Сколько ему уже говорили о великой и единственной Истине, и каждый утверждал, что лишь у него Истина, а у других — прошлогодние листья!

— А истина в том, — продолжил Несс странным голосом, он всматривался все еще в незримые дали, — что на белом свете нет ни родянства, ни христианства, ни ислама, ни иудаизма… Есть только незримые ступеньки, по которым человек карабкается к Солнцу, породившему его.

Борис не шевелился, весь превратился в слух. Несс медленно повернулся к нему. Лицо престарелого волхва было мудрым и печальным.

— Вера — это одежка, которую человек меняет по мере роста. Во младенчестве — одна, в отрочестве — другая, у мужа — третья… Когда человек был зверем, то и богов себе избрал звериных, а когда сам начал охотиться на зверей, то и богов себе нашел охотничьих… Еще более кровавой была смена богов, когда научились держать скот в загонах, выпасать на бескрайних степях. Ведь те, кто остался верен старым богам, новых назвали отступниками, а на прирученный скот охотились, как на зверей! Не меньше потрясла мир смена богини Даны богиней Апией…

Борис чувствовал, что находится на волоске от гибели. Несс что-то почуял или как-то доведался, пытается его поймать. Затаиться бы, но то чувство в душе, что не позволило уклониться от схватки с тремя конными хазарами, и здесь толкнуло спросить безрассудно:

— Я слыхивал… от стариков, что много народу не смирилось. Ушли в неведомые земли.

— Не такие уж неведомые… Там тогда были болота после отступления Великого Льда, теперь наросли дремучие леса. Ныне край тот кличется Галлией, а острова — Оловянными… Нет, уже Британией, а Галлия стала Францией… Наши предки оставили там свои капища из каменных плит, а бритты голову ломают: какая сила взгромоздила такие глыбы одна на другую?

Борис снова рискнул пройтись по лезвию меча:

— Много крови лилось?