Князь Воротынский

За столом Михаил Воротынский сидел выше первостатейных бояр, по правую руку брата царева Владимира Андреевича. Ласковым словом и золотым рублем-медалью одарил Иван Васильевич главного воеводу первым, а после долгого пира позвал князя с собой на беседу с мастерами Бармой и Постниковым, кому по совету патриарха Макария поручал царь воздвигнуть храм в честь взятия Казани.

Разговор был долгим. Без загляду в царский рот.

«Ты рассуди, государь, – возражал густым баритоном каменных дел мастер Постников, оглаживая темно-русую окладистую бороду и лукаво глядя на Ивана Васильевича, – на кой ляд в самом сердце города тому храму стоять? Не ты ли подмял басурманский стольный град, не здесь ли, в Кремле, тот успех твой ладился? Вот я и говорю: за стеной кремлевской храму стоять, у пяты твоей, а не в сердце. Мы с Бармой и место подходящее углядели. У самых Кулишек, что на спуске к реке Москве. Если благословишь, Бог тогда нам в помощь».

«Ишь ты! Не только, выходит, хоромы Божьи вы ладить мастера, ума у вас еще – палата. – И к митрополиту Макарию: – Что скажешь, первосвященный?»

«Скажу, ладно будет. Окроплю только то место святой водой да и с Богом».

«А еще мы думаем, грешным делом, чтобы храм на мечеть басурманскую походил. Сказывают, есть в Казани соборная кулшерифовская мечеть, вот ей в укор и ставить храм, – высказал свое мнение Барма, детина под стать своему другу-мастеру, только чуток светлей бородой да глазами голубей. – Поглядеть бы на ту мечеть сперва, пока за дело не взялись».

Иван Васильевич задумался. Верный, вроде бы совет, и будто кощунственный. Но не митрополита вопросил, а князя Воротынского: «Что скажешь, князь Михаил?»

Михаилу Воротынскому лестно, что его мнение царь поставил впереди митрополичьего, а совет каменных дел мастера Бармы ему пришелся по душе дерзостью своей. Ему, воеводе, дерзость всегда похвальна. Ответил без запинки: «Зело разумно». «Что ж, если духовный наш пастырь не возражает, пошли за Спасские ворота».

Место выбирали долго. И так прикидывали, и эдак, а уж когда сумерки начали подступать, сошлись на одном: лучше того, какое место определили мастера, не сыскать.

Сейчас, спеша домой, и, предвкушая радость предстоящих минут и часов, Воротынский одновременно как бы вновь проходил памятью по сегодняшнему дню, и гордостью полнилось его сердце. Да как же иначе, потомки будут помнить его не только как главного воеводу рати, взявшей Казань, но и как участника закладки храма Покрова Богородицы в честь славной для России победы.

Да, блаженственное счастье – крылатое. Увы, оно может так же быстро улетучиться, как и прилететь. Зато помехи счастью тому хотя и подползают, таясь и не прытко, зато уж как силу наберут, отступают ой как не вдруг.

Для Михаила Воротынского время безмятежного отдохновения пронеслось словно миг. Крещена дочь в одной купели с наследником престола Дмитрием, отшумели пиры в честь столь богоугодного дела, подумывать начал князь Михаил, как бы ловчее положить почин просьбе государю, чтобы отпустил бы он его в свой удел служить службу порубежную, ибо дважды уже слал верный стремянный Никифор Двужил вестовых с известием о неспокойности на рубежах удела. Доставил он и отписку нойона Челимбека, который сообщает, что подружился с калгой и теперь ведомы ему дела и даже намерения хана Крымского. В той отписке черным по белому сказано: не смирятся без борьбы ни Таврида, ни османская Турция с покорением русским царем Казани, станут готовить походы один за другим. Погуще и сакм полезет через засечную линию тревожить русские земли и хватать полон.

Доволен князь Воротынский, что не забыл его верный слуга Челимбек, достигнув высокого положения в ханстве, но вместе с тем забота о безопасности удела, а значит, и безопасности украин царских, гложет душу и сердце. Мила, конечно же, жизнь в стольном городе, скучней и обременительней станет она в Одоеве, только как без этого? На то и пожаловал государь вотчину на краю, почитай, земли своей, чтобы владелец берег ее как зеницу ока.

И вот в тот вечер, когда князь Воротынский окончательно решил завтра попроситься в удел, переписал набело Челимбеково предостережение, убрав, правда, его имя, чтобы не дай Бог в Разрядном приказе, куда, наверняка, передаст тайную отписку нойона царь, не стал он известен дьякам, ибо, чем черт не шутит, пока Бог спит, а терять такого верного друга Воротынскому не хотелось, тем более подвергать его опасности – так вот, в тот самый вечер, когда все было подготовлено к предстоящему с государем разговору, прискакал из Кремля гонец.

– Государь велит поспешить к нему!

– Что за дело на ночь глядя? Иль стряслось что?

– Худо. Зело занедюжил свет Иван Васильевич. Поспеши, князь.

– Так вдруг?

– Нет. С утра в горячке. Таился только. Теперь же в беспамятстве больше. Вот и скликать велел бояр думных. Дьяк царев Михайлов духовную пишет. Поспеши.