Князь Воротынский

– Да, вероломна. Только так я скажу: сын – не в мать и не в дядю ее. И еще скажу: мой род никакого худа от государя нынешнего не видел. Россия вон как окрылилась, как в года и во власть Иван Васильевич вошел. Бог даст, не свернет государь наш с праведного пути. А князь Владимир? Верно, муж твердый, умом не слаб, только подлого корня. По трусости отца его и бесчестия отец мой безвинно в оковах сидел. Могу ли я верить сыну коварного труса? Яблоко от яблони далеко ли катится? На сем, князь Иван Михайлович, покончим. За государя Ивана Васильевича я на смертный бой пойду, ибо един он с подданными своими. Един с державой.

– Что ж. Бог тебе судья. Одно скажу: потомки осудят нас, что не разглядели великой беды России, не оберегли от лиха, исподволь вползающего. Да и нам с тобой, мыслю, не сносить голов. Сгинут именитые роды русские. Как пить дать сгинут. И трон Русь отдаст нелюдям. Не вдруг, но так станет по безделью и благодушию нашему.

Ничего не ответил Воротынский. Уверенный в своей правоте, пошагал осанисто к единомышленникам.

А против них князь Владимир Андреевич совсем распалился. Требует, чтобы пустили его к постели умирающего брата. Владимир Воротынский, Мстиславский, Захарьины и дьяк Михайлов встали ему на пути, боясь, как бы не сделал тот больному какое худо. Наверняка станет требовать, чтобы Иван Васильевич изменил духовную в его пользу, что может вконец расстроить больного, лекарь же царев настаивает на полном его покое.

Не ясно, чем бы тот горячий спор окончился, ибо даже духовник государев взял сторону Владимира Андреевича, если бы Михаил Воротынский не шепнул брату:

– Быстро покличь детей боярских Царева полка. Тех, кто понадежней.

До утра трапезная гомонила. Гвардейцы Царева полка впускать в трапезную впускали всех, а выпускать без позволения главного своего воеводы – никого. Это особенно бесило супротивников присяги Дмитрию, но давно уже спорившие не упоминали ни его имени, ни имени самого царя всея Руси, больше все личные и родовые обиды выуживались из забвения, и получалось так, будто не мужи мудрые, кому дела государственные вверены, собрались вместе, а бабы сварливые, кого медом не корми, а дай побазарить.

Лишь Михайлов да тайный государев дьяк исправно делали свое дело: Михайлов, как только Иван Васильевич приходил в себя, пересказывал тому обо всем, что происходит в трапезной, а тайный дьяк – о делах городских, о многолюдном плаче московском.

– Никто по домам не расходится. Бога молят, чтоб здрав ты был, государь. Несколько бояр Владимировых, кто его стал славить, побили изрядно. Больше никто рта не разевает. Ты уж, государь, не оплошай, перемоги себя люду российскому на радость.

– Я стараюсь, – пересиливая слабость, успокоил дьяка Иван Васильевич. – Я очень стараюсь.

Да, царь вполне осознавал, что рано ему отходить в мир иной. Не осилит если он недуга, не жить первенцу его, а жене его любимой в монастыре дальнем монашить. Нет, этого он никак не хотел, оттого молил Бога, как только приходил в сознание, чтобы не карал тот его так строго за грехи тяжкие, невольно совершенные по малолетству своему. Обет дал, что если отступит болезнь, на Белоозеро поедет грехи замаливать. Куда ссылали виновных в крамоле, а то и безвинных, по навету лишь, дед его, отец, мать да и сам он, упиваясь долгожданной властью после разгула боярского.

Утром лекарь, одним на радость, другим на огорчение и даже страх трепетный, сообщил:

– Уснул государь. Миновало самое тяжелое. На поправку должно дело пойти.

После такого известия многие тут же подступили к Мстиславскому и Воротынскому:

– Принимайте присягу.

Многие, но не все. Упрямцев еще хватало. И как ни убеждали их присягнувшие, они стояли на своем. Ждали, вдруг лекарь прежде времени обнадежил. Они соизмеряли свое поведение с поведением князя Владимира Андреевича, который ни за что не хотел поцеловать крест, не поговорив с братом своим, царем Иваном Васильевичем. Но его не пускали, хотя за него стояли не только верные ему князья и бояре, но даже Адашев с Сильвестром. Воротынский детям боярским Царева полка повеления своего не отменял.

К обеду, когда уже совсем стало ясно, что болезнь отступает, Владимир Андреевич сломался. Ну а как он присягнул, тут уж никто не осмелился дальше стоять на своем. Дьяк Михайлов пошел к Ивану Васильевичу с радостным известием, не взяв с собой никого больше. Чтоб с глазу на глаз обо всем, что в трапезной происходило, рассказать со всеми подробностями.

Присмирела трапезная. Ждали с трепетом слова царского. Кто-то надеялся, что то слово душу согреет, окрылит, ну а упрямцы с тревогой поглядывали на дверь, не появятся ли стрельцы Казенного двора. Нет. Пролетело. Дьяк Михайлов, вернувшись, успокоил всех:

– Государь благодарит Бога, что не взял к себе прежде времени, а вам всем шлет ласковое слово и велит всякому свою службу править. Обиды, сказал, ни на кого не держит.